Александр Матюхин - Облаченные в тени

— Сейчас же трамваи ходят! Сели на первый и до самого нашего дома, — сказала Елизавета, — или на минимизе. Я сама всегда на минимизах езжу. Они хоть и дорогие, но безопасные. Такую скорость развивают, что дух захватывает!

— Не знаю, — сказала Анна, хотя видно было, что она сильно сомневается, — как-нибудь, если получится…

Елизавета хотела добавить еще что-то, но со двора вдруг донесся голос Феофана:

— Ефим! Обед неси, старый пьяница! И живей! После ноутбук ко мне в комнату принесешь! Писать будем!

Стало слышно, как распахнулась дверь, и сразу засуетились слуги, забегали, расставляя на большом деревянном столе в кухне посуду, унося вещи хозяина. Колыхнулись занавески и Феофан Анастасьевич зашел в залу, разглядывая присутствующих. Анна Штульцхер неуловимым движением поменяла чашку на веер и прикрыла нижнюю часть лица.

— А, Анна Карловна, добрый день, уважаемая, — приветствовал Феофан Анастасьевич, блуждая взглядом по залу. Он был сильно чем-то озабочен, — Елизавета, ты обедала? Если что, я поем сам.

— Ешь, конечно, я позже, — кивнула Елизавета.

— И как дела с расследованием? — спросила Анна, разглядывая стройную фигуру Феофана Анастасьевича. Будь она моложе, возможно и влюбилась бы в этого стройного и умного человека, но сама себя считала уже старухой и испытывала к Бочарину лишь нежные, почти материнские чувства, несмотря на то, что он был младше ее всего на девять лет.

— А? Что простите? — Феофан Анастасьевич, казалось очнулся от своих собственных размышлений, вздрогнул и засунул руки в карманы камзола, — расследование, говорите? Да, ничего пока. Только предположения…

— Говорят, что их похитил Антоний Тупин с помощью нечистой силы! — сказала Анна.

— Ерунда, — сказал Феофан Анастасьевич, — вы больше слушайте бабок на лавочке. Они еще и не того наплетут!

Анна замолчала, поскольку больше не знала, как продолжить разговор с человеком, полностью погруженным в свои мысли. За спиной Феофана Анастасьевича возник заспанный Ефим с распухшим носом и помятым лицом:

— Обедать подано, батюшка, — зашептал он громко Бочарину на ухо, косясь одним полузакрытым глазом на барышень, — Ноутбук тоже ищем! И батарейка где-то завалялась!

— Живее давай, Ефим, пока я не забыл совсем, — сказал Феофан Анастасьевич и, извинившись, скрылся за занавесями.

— А вы знаете, что я иду на "Високосный год"? — с надеждой спросила Елизавета и подсунула Анне еще одно пирожное.

3

Вернувшись поздно вечером следующего дня, Феофан Анастасьевич опять потребовал ноутбук и Ефима. Слугу искали долго, поскольку он, напившись браги, спал в подвале между двумя бочками с квашеной капустой и все никак не желал выходить. Явился Ефим в покои Бочарина хмурый и злой, в предчувствии чего-то плохого. Однако хозяин был настолько погружен в свои мысли, что на вид Ефима не обратил никакого внимания.

— Садись за стол, включай и пиши, — сказал Феофан Анастасьевич, а сам, облокотившись о подоконник, стал созерцать дворик, сад и неуклонно катившееся к западу багровое солнце. Майский воздух под вечер остыл, и, хотя ветра никакого не было, сквозила прохлада, приятно проникая под камзол и пропотевшую за день рубашку.

Ефим сел, достал из стола черный чемоданчик, обтянутый кожей и положил его перед собой.

Ноутбук этот был в Петербурге единственным, а всего на Новом материке их насчитывалось не больше десяти. После Всемирного Потопа, когда под воду ушли четыре материка из пяти, удалось выловить много компьютеров и ноутбуков, но за последние четыре века большинство из них либо потерялись, либо были разобраны. До второй Большой Резни мелкие микрочипы, по прихоти молодых и в большинстве своем малограмотных особ, являлись вершиной моды. Навесить на свою шею как можно больше черных, правильной формы побрякушек означало показать свою причастность к высшим слоям общества.

Свой ноутбук Феофан Анастасьевич честно добыл в Германии на первой Большой Резне. Ноутбук и еще два десятка самозаряжающихся батареек к нему считались военным трофеем, и никто покуситься на достояние права не имел. Поэтому Феофан Анастасьевич мог себе позволить записывать собственные размышления в так называемый "Блокнот".

Ефим был обучен грамоте еще с малолетства, ибо мать его считала, что ум и знания дороже всяких денег. Ефим сам считал иначе, но матери не противоречил никогда. Правда, считать он так и не научился. А на ноутбуке его научил работать хозяин. Как в сложной механической штуковине разобрался сам Феофан Анастасьевич, для Ефима до сих пор оставалось загадкой.

— Читай, что вчера написано было, — потребовал Бочарин, — самую концовку.

— Мнэ-э… — замялся Ефим, водя потным пальцем по шарику "мышки", — это…значит… "после выезда моего от его императорского величества, значит, Андрея Второго, направился я домой, дабы обдумать некоторые вопросы, возникшие в ходе беседы со государем!…

— Пропускай это, в самом конце что? С чего сегодня начнем?

— Эээ… Ну, так, значит… "пожрамши, я пошел спать, дабы с завтрашнего утра продолжить расследование. Не забыть, мнэ-э… съездить на места происшествий и опросить пойманных государевыми солдатами свидетелей…эээ…пока, значит, не разбежались!"

Ефим вопросительно уставился поверх ноутбука на хозяина. Бочарин отвернулся от окна:

— Ефим, старый пройдоха, сколько раз тебе говорить, чтоб никакой самодеятельности! — сказал он, — не "пожрамши", а "отужинавши". Разве не понятно?

— Так я, чтоб быстрее же, значит… — произнес Ефим, потупив взор в поверхность стола, — для вашей же, Феофан Анастасьевич, пользы!

— Ладно, Ефим, садись, пиши дальше. Только, чтоб все как есть писал! И выровняй по ширине, а то после тебя сам черт не разберет! Пиши…

Ефим с готовностью захрустел костяшками пальцев и застучал по изрядно потрепанной, со стертыми буковками, клавиатуре:

"С сегодняшнего утра, как я и планировал, едва поднявшись и позавтракав, ездил на места происшествий, где были похищены уже упомянутые мною вчера люди. Сначала собирался ехать на минимизе, однако заехал за мной начальник полиции Акакий Трестович Трупной на своем, как нынче модно говорить, служебном автомобиле. Занятная конструкция, если не сказать большего. Государь лично выделил этот автомобиль на нужды полиции, по словам Акакий Трестовича, не без гордости сказанным, между прочим. Трупной же оказался человеком уже не молодым, маленьким (доставал мне едва ли до шеи) и худым до невероятности. Подозреваю, что если бы не его широкий клетчатый балахон, болтающийся на широких плечах, то самого Акакий Трестовича можно было бы и не заметить. Из привычек Акакий Трестовича я бы, пожалуй, выделил его вредную манеру слюнявить губами курительную трубку. Сам он ее так ни разу и не закурил, но все время совал в рот и пыхтел. Особливо, когда размышлял.