Святослав Логинов - Долина Лориен

Старинные песни эльфов, записанные на магнитофон в те дни, когда Ромик ещё не понимал своей двусмысленной роли, давно изданы и изучены. Найдены параллели с мифами людей, создана теория эльфийской поэтики, и немалое количество стихотворцев ваяют эльфийские песнопения. Порой они пользуются успехом среди людей, но эльф слушать это не станет. Один только Роман Евсеев знал, что эльфам чужды метафоры, а что есть гипербола, они и вовсе не понимают. И если в песне спето, что эльф Феанор, родившись, попросил у матери лук и послал стрелу на сто шагов, то значит так оно и было: родился, попросил лук и послал стрелу. Невозможно научиться стрелять из лука с такой поразительной точностью даже если у тебя в запасе тысяча лет. А эльфы стреляют, все как один. И все как один умеют изготавливать луки и ткать плащи-невидимки, какие до сей поры не может превзойти лёгкая промышленность. И когда Ромик просил научить его делать накидки, мягкие травяные циновки или густо оперённые стрелы, на него смотрели удивлённо и говорили, что надо просто взять и сделать. Друг Анётель не понимал, как следует выбирать траву или дерево для рукоделья, ведь это само собой разумеется.

Природа знает немало подобных мастеров. Новорожденный паук ткёт такую паутину, о какой могут лишь мечтать лучшие из кружевниц, пчёлы ваяют постройки, способные повергнуть в отчаяние Карбюзье. Хищная оса с невиданной меткостью поражает добычу в нервный узел, не затрагивая прочих органов. Бобры создают гидротехнические сооружения, идеально вписанные в окружающую экологическую систему; им не нужно делать рыбопроводный канал, однако, рыба благоденствует. Всем этим премудростям животных никто не учит, они умеют исполнять свою работу с самого рождения. Точно также как эльфы, которых научил жить в согласии с природой премудрый инстинкт. И пока умений, подаренных безошибочным инстинктом, хватало, дивный народ побеждал неуклюжих и бестолковых людей. Но потом в руках противника заблистали бронзовые и стальные мечи, на смену лукам, с которыми люди не умели как следует обращаться, пришли арбалеты, а следом громогласный порох. И эльфы начали отступать, сдавая одну позицию за другой. Инстинкт, некогда помогавший выжить, обернулся другой стороной, теперь он не давал освоить новое искусство, которое в руках людей так беспощадно убивало. В песнях об этом пелось неохотно, и уже по этому можно было судить о растерянности дивного народа. Всё-таки, они были не зверьми, которые безропотно вымирали под натиском людей, у них был разум, почти задавленный инстинктом, но всё-таки живой, они умели петь песни и часто сочиняли их, чтобы петь по вечерам. Вот и сейчас чуть в стороне на два голоса пели эльфы: 

Когда полночная звездаПрольёт на землю свет,И постороннего когдаВо всей округе нет,И вы одни на день путиВ любую из сторон… 

В этой песне тоже была правда и не было поэтических преувеличений. Но это была очень старая песня, из тех времён, когда эльфы были хозяевами земли. В ту пору нетрудно было оказаться одному на день пути в любую из сторон. Ведь даже для эльфа день пути по лесному бездорожью – это чуть больше тридцати километров.

– Я очень долго бродил по небесным мирам, – медленно говорил Роман. – Долго по человеческим меркам, но ведь жизнь у меня осталась человеческой, короткой, поэтому я и говорю, что бродил долго. И наконец я нашёл мир, в котором должны быть эльфы. Но их там нет, ни на день, ни на сто дней пути. Там есть деревья, травы, птицы и звери, иные очень опасные. Но там легко дышится и царит настоящая живая тишина. Если я хоть что-то понимаю в жизни, то это и есть та самая живая тишина, которой не осталось даже в Лориэне.

– Я не вижу этого, – произнёс Анётэль, – но верю, что ты говоришь правду. Хотя от этого ничего не меняется, ведь эльфы не умеют летать. Когда-то они умели плавать по морю, но сейчас нам и плавать негде.

– Летать умеют люди. Я отвезу тебя туда, а потом ты вернёшься и расскажешь, что видел.

– Из Валинора не возвращаются.

– Это не Валинор, ведь я вернулся, – замерев произнёс Роман. Больше всего он боялся, что услышит: «Но ведь ты не совсем эльф», – однако, из темноты упало короткое:

– Да.

– Ты пойдёшь со мной?

Опять было долгое молчание, живая тишина, которую не нарушала далёкая песня, бесконечная, как мелодия ветра в сосновых кронах или лопотание Тапки на галечных перекатах.

– Там и впрямь, как поётся в песне?

– Не знаю, Анётэль, ведь я всё-таки не вполне эльф, – произнёс Роман слова, которых так боялся. – Это можете решить только вы сами. Но для этого ты должен слетать туда и посмотреть не моими, а собственными глазами.

– Я буду думать.

– Думай быстро, ведь жизнь у меня недостаточно длинна для серьёзных размышлений. Ты же знаешь, долгие размышления порой бывают вредны. Я потому и стреляю плохо, что вечно раздумываю, как лучше спустить тетиву. Сегодня ты должен решить, станешь ли ты эльфийским разведчиком среди звёзд или вы навсегда останетесь в здешней тесноте. А завтра я пойду к владыке Гладриэлю и буду рассказывать ему то, что только что слышал ты.

– Я буду думать, – упал ответ. – И ещё я буду разговаривать…

Анётель встал и бесшумно канул среди стволов.

Остаток ночи Роман провёл свернувшись под деревом. Иногда он задрёмывал, но больше просто лежал, слушая живую тишину, которой не осталось даже в Лориэне. Он знал, что больше ничего не сможет сделать, завтра ему скажут «да» или «нет». Именно завтра; эльфы способны веками раздумывать и колебаться, но раз уж вышел к рубежу, стрелу нужно спускать без лишних размышлений. А Анётель, кажется, сумел проникнуться чуждым его народу поэтическим сравнением и теперь тот самый инстинкт, что не велит мешкать с выстрелом, заставит его завтра дать ответ.

Владыка Гладриэль был чудовищно стар. Чем-то он напоминал мамонтовое дерево, гигантское, несокрушимое, но уже не способное к полноценной жизни. Волосы его были такими же белыми, как и у всех сородичей, но сквозил в этой белизне мертвенный оттенок, выдающий возраст. Кожа давно потеряла гладкость, из походки исчезла стремительная лёгкость. Всякий человек без колебаний дал бы престарелому эльфу лет шестьдесят, но учёные, анализируя рассказы, записанные некогда Ромиком, оценивали возраст Гладриэля в семь-восемь тысяч лет. Упоминания о более древних событиях, в которых якобы участвовал предводитель эльфов, списывали на поэтические преувеличения, и очень немногие верили, что если эльф рассказывает, что была некогда суша между Азией и Америкой, и он сам в молодости по этому перешейку хаживал, то так оно и было, именно сам и хаживал, а память предков тут ни при чём.