Жюль Верн - Паровой дом (пер. В. Торпакова)

Тогда сэр Эдуард Монро и Мак-Нил вернулись в Калькутту, где и поселились в этом уединенном бунгало. Там, не читая ни книг, ни газет, которые могли бы напомнить о кровавой эпохе восстания, никогда не покидая своего дома, полковник жил как человек, не имеющий цели в жизни. И все же мысль о жене не оставляла его. Казалось, время для него остановилось и не могло смягчить его горя.

Надо добавить, что известие о появлении Наны в президентстве Бомбея — известие, будоражившее умы уже несколько дней, — видимо, не дошло до полковника. И это было хорошо, иначе он немедленно покинул бы свое бунгало.

Вот что рассказал Банкс, прежде чем ввести меня в это жилище, из которого, казалось, навсегда ушла радость. Вот почему следовало избегать любого упоминания о восстании сипаев и о самом жестоком из их главарей — Нане Сахибе.

Лишь два друга — два испытанных друга — неизменно посещали дом полковника. Это были инженер Банкс и капитан Худ.

Банкс, как я уже сказал, только что закончил работы по прокладыванию Большой Индийской дороги. Это был человек сорока пяти лет, в расцвете сил. Он должен был принять активное участие в строительстве Мадрасского пути, призванного связать Аравийское море с гаванями Бенгальского залива, однако казалось маловероятным, чтобы работы начались раньше чем через год, поэтому в данное время он отдыхал в Калькутте, занимаясь разными проектами, поскольку деятельный ум инженера не знал покоя. Свободное время он посвящал полковнику, с которым был связан двадцатилетней дружбой. Почти все вечера он проводил на веранде бунгало, в обществе сэра Эдуарда Монро и капитана Худа, только что получившего десятимесячный отпуск.

Худ служил в 1-м эскадроне карабинеров королевской армии и всю кампанию 1857–1858 годов, ту, что закончилась взятием Гвалиора[21], проделал сначала с сэром Колином Кэмпбеллом в Ауде и Рогильканде, затем с сэром Хью Роузом в Центральной Индии.

Капитану Худу, воспитанному в этой суровой школе — Индии, одному из видных членов клуба Мадраса, бородатому, рыжеватому блондину, недавно исполнилось тридцать лет. Хотя он принадлежал к королевской армии, его можно было принять и за офицера туземных войск, настолько за время своего пребывания на полуострове он «индианизировался». Если бы он и родился здесь, то не стал бы более индусом, чем теперь. Индия представлялась ему страной превосходной, землей обетованной, единственным краем, где человек может и должен жить. Здесь он нашел занятия на все вкусы. Храбрый солдат, он не имел недостатка в сражениях. Заядлый охотник, он оказался в стране, где природа собрала всевозможную дичь, пернатую и пушную. Отважный альпинист, он имел под рукой величественную горную цепь — Гималаи, где находятся высочайшие вершины земного шара. Смелый путешественник, он мог отправиться туда, где никто еще не бывал, в недоступные районы гималайской границы, и кто мог ему помешать? Страстный завсегдатай бегов, он знал предостаточно ипподромов в Индии, которые стоили в его глазах полей Марша и Эпсома[22]. В этом последнем пункте взгляды Банкса и Худа полностью расходились. Инженер в качестве «чистокровного механика» очень мало интересовался подвигами Гладиатора и Девы Воздуха[23].

Однажды, когда капитан Худ завел разговор на эту тему, Банкс заявил, что, по его мнению, скачки могли бы представлять интерес при одном условии.

— Каком? — спросил Худ.

— Если бы существовало условие, — серьезно сказал Банкс, — что жокей, пришедший последним, подлежит расстрелу на месте, у финишного столба и без промедления.

— Это мысль! — просто ответил капитан Худ.

И конечно, он не преминул бы лично испытать свой шанс.

Таковы были два постоянных посетителя бунгало сэра Эдуарда Монро. Полковник любил слушать, как они спорят о разных предметах, и их постоянные дискуссии вызывали подобие улыбки на его губах.

Оба славных товарища мечтали вовлечь полковника в какое-нибудь путешествие, чтобы помочь ему развеяться. Не раз они предлагали поехать на север полуострова и провести несколько месяцев в окрестностях тех «санаториев», где богатое англо-индийское общество охотно укрывалось во время жаркого сезона. Полковник неизменно отказывался от подобных предложений.

Что касается поездки, которую мы с Банксом намеревались совершить, то мы не надеялись на другой результат. В тот вечер вновь возник вопрос о путешествии. Выяснилось, что капитан Худ говорит ни более ни менее как о прогулке пешком на север Индии. Если Банкс не любил лошадей, то Худ не любил железных дорог.

Компромиссный вариант заключался, без сомнения, в том, чтобы путешествовать либо в коляске, либо в паланкине — по усмотрению, и сделать это довольно легко на больших, хорошо проложенных дорогах Индостана, которые содержатся в неплохом состоянии.

— Не говорите мне о ваших повозках, запряженных быками, о ваших горбатых зебу[24], — воскликнул Банкс. — Без нас вы бы до сих пор разъезжали в этих примитивных экипажах, как в Европе пять столетий назад!

— Э! Банкс, — возразил капитан Худ, — они стоят ваших обитых вагонов и ваших крэмптонов![25] Большие белые быки могут нестись галопом, и их можно менять на почтовых станциях через каждые две мили.

— И они тащат что-то вроде тартаны[26] на четырех колесах, где вас подбрасывает так, как не швыряет и рыбаков в их лодках в бушующем море!

— Ладно, Бог с ними, с тартанами, Банкс, — отвечал капитан Худ. — Но разве у нас нет колясок с тремя-четырьмя лошадьми, которые могут соперничать в скорости с вашими эшелонами-катафалками, достойными носить это похоронное название. Я бы лично предпочел простой паланкин…

— Ваши паланкины, капитан Худ, — это настоящие гробы, длиной в шесть футов, шириной в четыре, где лежишь вытянувшись, как покойник!

— Согласен, Банкс, но зато никакой тряски, никаких толчков, можешь читать, писать и спать, сколько хочешь, никто не будит на каждой станции! В паланкине с четырьмя или шестью бенгальскими гамалами[27] можно проделать четыре с половиной мили в час и не рискуешь, по крайней мере, как в ваших страшных экспрессах прибыть, прежде чем уедешь.

— Лучше всего, — сказал я, — нести с собой свой дом!

— Как улитка! — воскликнул Банкс.

— Друг мой, — ответил я, — улитка, которая смогла бы покидать свою раковину и возвращаться туда, когда захочет, — вот уж кому можно было бы позавидовать! Путешествовать в своем доме, доме на колесах, — вот что, наверное, можно было бы назвать последним словом прогресса!