Дмитрий Володихин - Тихая тень

Наверное, я заулыбался. А Гамов нахмурился: нечего смешного.

Гамов пояснил: мол, старик, никто тебя не видел. Одни тексты. Кое-кто даже лепечет, будто ты – мой псевдоним. Тебя надо вывести в свет, принести на какой-нибудь литсалон. Хоть ненадолго. Скажи что-нибудь мудрое и малопонятное. Неосмысленное. Тогда тебя признают за нечто реальное.

Я захохотал. Для него, моего посетителя, эпизод с хохотом, надо полагать, выглядел кадром из жизни умалишенных. Но для меня-то! Малореальный я-объект пишет тексты (а производная от малореального еще менее реальна; мои внешние тексты – почти прозрачная пустотность), и если сложить оные тексты с оценкой со стороны неких малореальных персон-обстоятельств моего наблюдения, а оценивать они будут вербальную и визуальную манифестацию я-объекта (притом вербальная манифестация по условиям игры «малопонятна»), то сумма всех перечисленных слагаемых окажется суперпустотой. А Гамов говорит: «…Признают за нечто реальное».

Полнейшая патологичность ситуации показалась мне до такой степени забавной, что я согласился «выйти в свет».

Очень плохо помню подробности моей экспедиции на один литсалонный вечер. Поначалу – гнетущее пятно: там оказалось человек двенадцать-пятнадцать посетителей; кошмарная людность. Отвык, отвык, освободился. Я перемещаюсь по залу, стержни взглядов полосуют всю мою нелепую сутулость. Холодно, все в мотивах хищного металла, мороз-Вагнер, мои ноздри поймали запах пота, хотя его, конечно же, не было – ассоциация с боксерским рингом или борцовским залом… Я забился в самый угол и трепетал, когда кто-нибудь проходил мимо. А вдруг сядет рядом, вдруг сомнет мою естественную территорию отторжения. Гамов был бы кстати. Он укрепил бы мой дух, его присутствие, по ощущению, легитимизировало бы как-то мое присутствие. Но подлец Гамов пришел с опозданием, когда все уже началось, сел в отдалении. Как раз его-то я бы принял в полосу отторжения, в качестве защитника.

Поначалу я воспринял литсалоновский зал как западню. Коммуникационный капкан. Со всех сторон висят угрозы агрессии. Как в средневековой пыточной комнате: шипы вбиты во все стены, в пол и в потолок, а тебя туда вталкивают… Мои чувствования оказались настолько фантастическими, что я на минуту совершенно утратил связь с внешним миром, обступившим меня со всех сторон. Ноль реальности. Я не мог здесь оказаться. Для восстановления связи пришлось выстроить какую-то контуженную позицию: я здесь, поскольку мне сидение здесь понадобилось в будущем для чего-то необходимого в целях безопасности и комфорта. Просто реальность-сейчас эманирует из реальности-будущего, и прагматическая цель моего здесь-сидения будет осознана позднее. Экзотично, конечно, но хотя бы правдоподобно.

Потом я присиделся. Стало удобнее. Прислушался. Молодой человек с очень бледной кожей читал рассказ. Его слова звучали сбивчиво и невнятно. Из зала то и дело покрикивали: «Громче! Громче!» Чтец пытался громче, но скоро вновь сбивался на невнятицу. Каждую третью фразу я не столько слышал из своего угла, сколько додумывал. Его текст оказался психологически близким для меня. О да, настоящий пушистый поток. Некий некто, кажется, мужского пола, мучается у входной двери собственной квартиры, не решаясь выйти. Здесь – уют, там – непредсказуемость. Здесь – безопасность, там – скопище угроз. Сам уход несет в себе семена страшной трагедии: можно утратить саму возможность вернуться. Дверь может оказаться безнадежно запертой. Драматизм ситуации усилен за счет того, что главный герой видит ее из двух разных точек во времени. Вот он мается перед дверью внутри, а вот он же, несколькими часами позднее поднимается лифтом на этаж и с ужасом обнаруживают отсутствие двери в стене. Какой кошмарной ошибкой оказывается его квест за пределы квартиры! И ведь были явственные предчувствия: не выходи, не выходи… Казалось бы, для него, стоящего перед дверью внутри квартиры, драматическая коллизия выхода и утраты предопределена. Однако в конце повествования главный герой так и не покидает квартиру… Прекрасный, очень точно подобранный финал!

Потом кто-то обвинял чтеца в полнейшей бессвязности, бессмысленности, нечленораздельности… Вижу, Гамов шепчется с хозяйкой салона, показывает на меня. А я пугаюсь: я так устал, мне трудно держать в фокусе внимания такие большие периоды устной речи… Я уже очень устал. Показал бы меня Гамов: вот, вот он, – да и все. Вышло намного неприятнее. Хозяйка встала… у нас в гостях… известный критик… выскажет свое мнение… этого спорного текста… очень интересно… понимание интеллектуального абстракционизма (ужас! ужас!)… с удовольствием послушаем… прошу вас…

И тут полное молчание, все повернули головы и смотрят в угол, где я затравленно сижу. Деваться некуда, обложили. Я встаю, потом сажусь, опять встаю… Нелепость какая! Рядом оказался какой-то низенький и крепкий на вид столик. Сел на него. Оказалось: хороший ход. Не унижаюсь стоянием, никого не оскорбляю сидением, сижу чуть выше уровня голов.

Я открыл рот и постарался ту косноязычную ахинею, которая вытекла из моих внутренностей, украсить возможно большим количеством научных слов. Что-то постфактум мне вспоминалось не без приятности: «неевклидова метрика интертекстуального пространства», «аутичное вытеснение обыденных реалий», «антифрейдизм», «принципиальная не-конгруэнтность бастионам традиционной субъектности»… Редкий идиотизм слов и словосочетаний, любимых и уважаемых современными литературоведами, всегда рождал во мне позывы к извращенному наслаждению. Произошло совмещение приятного с полезным.

Потом я разошелся и выдал нечто со вкраплениями смысла (это, видимо, и погубило все дело). Вкратце, я вслух додумал прежнее свое рассуждение о том, что такое реальность и что по-настоящему реально. Вот – рельность-1, реальность наблюдения каждого за своим я-объектом, если только наблюдение осознанно совершается. (В ином случае реальности вообще не возникает). Как метафорически представить подобную реальность? Да как полый шар в ветреной пустоте. Внутри наблюдения ничего нет. За пределами наблюдения – ничего нет. Только цветные разводы чувствований на внешней стороне бесконечно тонкой стенки шара, да цветные ленточки наших сенсуальных вторжений в пустотные реальности (т. е. вторичные реальности обстоятельств наблюдения, реальности я-объектов), колеблемые ветрами пустоты. Шар и ленточки – вот и вся реальность. Такую модель реальности, а точнее, такое мироощущение, надо бы назвать пустотностью. Да-да, именно пустотностью. У чтеца было полно пустотности в рассказе. Как – так: главный герой вышел за дверь, но за дверь не выходил? Просто в пустотной реальности ленточка наблюдения, уходящая в будущее, в миллион раз реальнее простой последовательности событий… Автор – тихий и славный пустотник, такой спокойный и стилистически не-агрессивный, что сердце радуется.