Готфрид Майнхольд - Лиана Хальвега

Шпельц сообщил о своем открытии лишь небольшому кругу специалистов, своих коллег; мнения их резко разделились, одни чествовали его как спасителя окружающей среды, восстановителя биологического равновесия, другие предостерегали от поспешного применения, задумчиво покачивая головой.

Шпельц и не ожидал иного, еще два месяца напряженно работал он над своим открытием, потом написал письмо госпоже Хальвег, которая немедленно ответила, со сдержанной вежливостью поздравив его с достижением. Шпельц перечитал письмо несколько раз и почти выучил наизусть. Письмо содержало намек на возможность встречи. Но он снова принялся дни напролет изучать тронутые мучнистой росой растения хальвегии, срезал листья, пораженные грибком, изучал деформации клеточной структуры; просиживая часами за микроскопом и препарируя один срез за другим, он исследовал свойства хальвегина, содержавшегося в небольших дозах в плодах, но больше всего его было в листьях; достаточно было растереть их пальцами, чтобы вызвать мимолетный наркотический эффект, проходивший, впрочем, без последствий.

От усталости Шпельц впал в странное, мечтательное состояние. Через несколько недель он с усилием вырвался из душевной летаргии, но исследованием вредителя хальвегии больше не занимался, вместо этого он начал выводить новые разновидности хальвегии, пригодные к марсианским условиям, к разведению на обратной стороне Луны. Славу и почести он завоевал тем, что открыл эпоху космических сельскохозяйственных культур, правда, ему приходилось выслушивать упреки за равнодушное отношение к разработкам хальвегина; он оправдывался неожиданно встретившимися трудностями. Несмотря на это, он был назначен руководителем института. Время от времени на несколько дней он уезжал — отправлялся посмотреть фронт борьбы с хальвегией. В свое отсутствие он приказывал строго охранять все лаборатории и опытные экземпляры.

Непритязательная, но по-своему радостная жизнь в бригадных поселках на окраине грозящих катастрофой областей подействовала на него благотворно, он не чувствовал себя лишним в этом дружном сообществе мужчин и женщин всех цветов кожи, говорящих на разных языках, он словно воскресал в этой атмосфере сердечности, в веселой толкотне игр, танцев после напряженного трудового дня. Здесь не было той лихорадочной суеты, что царила в больших городах, его окружали раскованные, веселые и в то же время серьезные люди, которые знали, что поставлено для человечества на карту, но твердо верили в успех своего дела. И в самом деле, лишь на небольших отрезках хальвегии удалось захватить новые участки, в большинстве же мест, как сообщалось, достигнуты были первые успехи по сокращению площадей опасного растения — пусть даже чудовищным напряжением сил, с применением мощнейшей техники, с обязательной мобилизацией сотен миллионов рабочих. Впрочем, по ним незаметно было, что они сражаются с угрозой человечеству. Они жили легко, радостно, находя даже некоторое удовольствие в примитивных условиях бытия.

Погруженный в свои мысли, Шпельц путешествовал по континентам. Он заметил, что люди без охоты возвращаются в родные места: отработав пять месяцев на лианном фронте, многие подавали заявление о продлении срока, да еще и не раз, не два. В те времена, когда его самого призывали сражаться с хальвегией, подобного не было.

Пресса публиковала репортажи о его путешествиях, помещала фотографии, на которых улыбка его поразительно напоминала улыбку Хальвега незадолго до смерти.

Вернувшись, он снова погрузился в бездеятельность, написал длинное письмо госпоже Хальвег, глубоко сожалея, что выступил ее сообщником в нанесении непоправимого ущерба трудам великого Хальвега. Он клял себя с таким ожесточением, что госпожа Хальвег испугалась. Она кинулась было к нему в институт, но он отказался ее принять. Порой он сутками не появлялся в институте, бродил бесцельно по городу. Совершенно неожиданно завел роман с одной из лаборанток, так же резко прекратил его вскорости. Состояние его тревожило многих в институте, кое-кто предполагал скрытую болезнь, но, разумеется, и речи быть не могло, чтобы порекомендовать ему обратиться к врачу. Не исключалась и возможность отравления хальвегином во время проводимых опытов. Нерешительность Шпельца тревожила. Он заражал разновидностью своей мучнистой росы всевозможные растения и установил, что только однодольные отличаются против грибка абсолютной устойчивостью. Несколько раз он втирал себе в кожу хальвегии и отдавался галлюцинаторному действию яда.

Потом, поддавшись неожиданному порыву, он отправился к госпоже Хальвег. Он всерьез рисковал теперь утратить ведущее положение в институте; видения будущей катастрофы истощили его нервную систему, мучнистая роса казалась ему даже опаснее хальвегии.

Госпожа Хальвег с трудом узнала его, она растерялась, потом пригласила его в дом, где на лестницах, в коридорах и комнатах — всюду развешаны были фотографии Хальвега. Она произнесла мягко и почти нежно:

— Он не был преступником, я была несправедлива к нему.

Она выразила готовность ухаживать за Шпельцем, поскольку сочла его больным, однако на следующий же день он уехал, проведя в доме Хальвега бессонную ночь и утратив остатки решимости.

Проблуждав еще трое безумных суток по разным городам, кажется их было девять, он закончил скитания абсолютно без сил и с явными признаками душевного расстройства вернулся домой. Его домом был институт. Он выслушал отчеты, изводя сотрудников бесконечными вопросами и придирками, в нем вспыхнуло вдруг недоверие к ним, к каждому из них, недоверие и заставило его вернуться, не недоверие даже, а страх, страх, что кто-то из сотрудников пренебрежет надлежащей добросовестностью, не соблюдет должных мер предосторожности, а то и просто злоупотребит его доверием и вынесет пораженные растения из лаборатории — мысль эта преследовала его в те дни. Он изъял все ключи, сам проверял ночами лабораторию, садился то за один, то за другой микроскоп, изучал генные структуры и пришел наконец к решению перейти от опытов с растениями к опытам с животными; изучение воздействия разновидностей мучнистой росы на животный организм он счел настоятельным требованием момента. «Как же это никому не пришло в голову, — в ужасе спрашивал он себя, — ведь споры мучнистой росы способны проникать в любой организм, и в животный и в человеческий тоже».

Быть может, его подавленное состояние в настоящий момент уже является следствием поражения? Он начал помещать насекомых и пресмыкающихся в зараженную спорами среду, ему казалось, будто он воочию наблюдает изменения в поведении животных, однако ему уже не хватало выдержки и трезвости мышления, чтобы довести исследование до конца, он не мог продолжать опыты с обязательной в науке последовательностью. «Нам необходима другая хальвегия, — говорил он себе, — нормально развивающаяся, безобидная». Надежда вывести ее держала его в лихорадочном состоянии. В то же время он знал: лиана распространилась по земле такой, какой была, и более чем на пятой части суши она была неистребима.