Юрий Леднев - Странный остров

— А чем занимался Масси в своей фирме? Какая у него была профессия? — спросил поэт, с сочувствием глядя на Массимо.

— Профессия? — Пат хихикнул от души. — Профессия у него была самая веселая: задушить, зарезать, отравить. Но у них там был порядок. Все делалось по прейскуранту.

— Как по прейскуранту?

— Очень просто. Получает фирма заказ — надо убрать наследника. Плати две тысячи! Убить политического соперника — пять тысяч. У них там порядок. Вплоть — до президента!

— Президента тоже убивают по прейскуранту?

— А как же? Даром руки марать? Никто не согласится. Бизнес есть бизнес.

— А сколько стоит президент?

— Пятьдесят тысяч, кажется. Масси, я не ошибся — пятьдесят?

Масси молча кивнул.

Друзья были поражены рассказом Пата. Они и раньше слыхали о мафии, ужасались ее делами в телесериалах, но одно дело прочитать о ее делах в газете, увидеть в кино, где тебе ничто не грозит, и совсем другое — услыхать о ее деяниях из уст специалиста.

А Пат продолжал увлеченно сыпать свои откровения, словно хотел выхвалиться перед новыми людьми да заодно и поднять в их глазах авторитет коллеги.

— Масси тоже туда не поедет. Зачем ему Чикаго? Да его там сразу зарежут! Жиг-жиг! И нет Массика, бедного «музыкантика»! — Пат всхлипнул от сочувствия.

— А кто его зарежет? — удивился Орест.

— Да его же дружки по мафии! Они друг друга запросто режут. Для них — это плевое дело. Но они не знают, что Масси, желтенький цыпленочек, здесь, а то бы они его и здесь достали. Примчались бы сюда обязательно и выпустили бы ему потроха!

Массимо сжался на стуле, его трясло. А Пат продолжал безжалостно:

— Зарежут его как пить дать! Жиг-жиг! Жаль его! Хоть он и сам народу много извел, сотни, а может, тысячи… собственными ручками. А все равно жаль его! — Пат взял руку Масси и поднял ее, как рефери на ринге. — Вот она, кровавая рука мафиозика Массимо! Смотрите, какие нежные пальчики у этого головореза! Не приведи бог, чтобы они поиграли на вашем горлышке! — И Пат с отвращением отбросил руку Массимо, который был бледен, как при смерти. Он вскочил и уже почти убежал, но Пат ловко подставил ему ножку и опять пригвоздил к стулу. — Не надо бояться этих людей. Сиди, убью! Эти не продадут! Я за целую милю своим носом чую человека… — И оптимистически закончил: — Ничего, мафиозик, мы еще поживем! Мы еще будем нужны! Нас с тобой здесь не зря берегут. Такие, как мы, нужны тем, кто правит миром. Да и ребятки мои из Разведывательного давно скучают без меня. Я тебя с собой заберу! Любая мафия заткнется! Выпьем за наше возвращение!..

Он еще раз наполнил фужеры и, хотя безграмотно, но зато величественно, провозгласил:

— Я поднимаю тост за то, чтобы у нас с вами, милые инспектора, было тихо-тихо и ни-ни, и без этого… — И с многозначительным видом он отправил порцию вонючей смеси в глотку. Заметив, что Массимо не допил, он рявкнул: — За хороших людей пьешь, дурак! Убью!

Друзьям пить не хотелось, но они не устояли перед нажимом Пата и, разбавив смесь водой, вогнали ее в себя.

Языки снова развязались! Орест стучал кулаком и селедкой по столу, ругал на чем свет стоит своего соперника, композитора-плагиатора, который был страшно плодовит на песни, таская мотивы из произведений других творцов музыки. Он не обидел вниманием и Ореста, стащив у него целую строку из «Голубой мелодии». Георгий кричал что-то о творениях Канта, Фалеса, ругал Маркузе и с ним бунтарей новой мысли: Клавеля, Леви, Блескина, Глюксмана и еще с дюжину никому не известных «творцов идей разочарования и иллюзорных мифов в стиле потерянного поколения». Юрий выкрикивал что-то о полной бесталанности нашего века на поэтической ниве. Потом он обругал почему-то Нестора Кукольника за то, что тот осмелился при великом Пушкине быть салонным душкой-поэтиком. И в угаре вдохновения, встав на стул, он, перекрывая пьяный шум, продекламировал:

Гении Пушкины вечно живут!А Кукольники, как куклы, уходят!

Сделав пушкинский жест, точно такой, какой юный Александр сделал в лицее перед Державиным, Юрий чуть не свалился со стула. Хорошо, что Пат поддержал. Все зааплодировали. А Пат спросил:

— Ты, значит, не только инспектор, а еще и поэт!? — И пощупал пиджак Юрия осторожно, будто это была шкура живого тигра.

— Да, я — поэт! — заявил гордо Юрий, выпятив грудь. В этот момент он ощутил щипок выше локтя. Это Орест в пьяном состоянии трезво намекал на осторожность. И, поправляясь, поэт пробормотал недовольно: — Мечтал в юности стать поэтом… Да… — С горечью махнув рукой, он сел и закрыл ладонями глаза.

Пат участливо оторвал руки Юрия от лица и проговорил:

— Ты не плачь. Я запомнил, что ты поэт. Я тебя ко двору представлю…

Это был последний проблеск реального сознания перед окончательным пьяным провалом. Дальше все покатилось без осознания реальности, без тормозов, как в старом анекдоте про автомобиль, спущенный с горы Арарат. Когда половина канистры опустела, на гостей вдруг стал наваливаться сон. Увидав это, Пат со всей силы грохнул по столу кулаком и громко просипел:

— Айда за мной! Я вам сейчас устрою баиньки, как королям!

Следуя за Патом, все перешли улицу и остановились у особняка, такого же, как и у Пата. В окнах горел свет. Сделав жест «тихо», Пат подкрался к окну и вдруг отчаянно, со всей силы затопал ногами, засвистел, заулюлюкал, словно выгонял из норы загнанного барсука:

— Улю-лю! Ай-ай-ай! Тью-тью! Кышья! Кышья! Фью! Фью! — и еще абсолютно непереводимый для печати набор восклицаний и междометий.

Из двери выскочили три фигуры, как тени, и в панике метнулись в темноту. Пат дико захохотал и несколько раз выстрелил из пистолета вдогонку убегавшим.

— Прошу гостей к королевскому ложе! — Распахнул дверь и шикарным жестом пригласил Пат друзей в дом.

Нутром своим друзья почуяли: Пат ради них совершил сейчас нехороший поступок, но им так сильно хотелось спать, что привередничать они не стали и без церемоний вошли в дом.

Посреди ярко освещенной комнаты стоял стол, а на нем большая миска, доверху наполненная черепашьими яйцами.

— Жрали черепашьи яйца, инженеришки несчастные. Запрограммированы на интеллигентов, на людей хотят быть похожими. От черепашьих яиц не поумнеешь! Ха-ха — И добавил из французского юмора: — Сколько голову ослу не мой, мысли у него не станут чище!

В комнате по углам стояли три кровати и Пат, указав на них, пропел:

— Баю-бай-баюсеньки! — И этим доказал: в какую бы профессию ни ушел человек из детства, детские привычки и способность к игре останутся в нем навсегда.