Юрий Яровой - Зеленая кровь

А немного позже в записной книжке появился еще один набросок:

Михаил был поглощен культиватором. Я подошел к нему — нужно было договориться, чтобы он перед уходом заглянул к Хлебникову. Да и мы с ним еще не все вопросы разрешили.

«Михаил…»

«Как кровь, — услышал я. — С той же скоростью…»

Я понял, что он говорит о растворе хлореллы.

«Зеленая кровь? — удивился я: — А это неплохо, в этом что-то есть. Если представить культиватор в виде легких… Обратных, так сказать, легких…»

«Как кровь», — повторил Михаил, зачарованно глядя на булькающую, пульсирующую между пластин хлореллу…

«Ах, — услышав мои рассуждения, помню, покачал головой Исследователь — Как вас, писателей, манит фантастика. Раствор хлореллы, а вы уже «зеленая кровь»? — Пауза. Размышления. И вдруг: — А, знаете, в этом действительно что-то есть. Вы никогда не слышали о гигантской тридакне? Ну, знаете, литераторы ей придумали такой ослепительно красивый титул: «жемчужная смерть». Ловцы жемчуга, ныряльщики иногда попадают в створки тридакны ногами, ну «… Сами понимаете, чем это заканчивается. Не слышали?» — «Нет, не слышал». — «Поинтересуйтесь на досуге: весьма показательный пример симбиоза моллюска и зооксантеллы…»

Поинтересовался, нашел-таки описание физиологии этого загадочного существа. Раз пять, наверное, перечел, с каждым разом ощущая все нарастающее волнение: вот она — тайна, прикосновение к чуду… Гигантская ракушка в четверть тонны весом, в крови которой мирно сотрудничают кровяные тельца с зооксантеллой (кстати, ближайшей родственницей той самой хлореллы-вульгарис, которая меня поразила в культиваторе института). Сколько живет тридакна — никому не известно, может, сотни лет. Но главное — живет, не нуждаясь ни в пище, ни в кислороде, — все это ей дает зеленая кровь…

Зеленая кровь!.. Это была уже больше, чем тема. Сам сюжет! Та самая драматургия, без которой нет литературы. Сюжет — это действие, столкновение, сюжет — это сама овеществленная, обретшая «кровь и плоть» драматургия… И вдруг — словно вспышка в памяти: последний короткий разговор с Исследователем. «Похоже, вас интересуют не столько факты, сколько допустимость отклонений от них?» — «Я просто хочу представить, как это было». — «Представить, как… это могло бы быть?» — «А, пожалуй, вы правы: я так отчетливо вдруг представил в этом зале с гермокамерой людей с букетами цветов, улыбки, волнение… Когда вы планируете начать эксперимент с экипажем?» — «Думаю, года через два-три, не раньше. Но мы ведь вам все показали — даже фильм о самых первых экспериментах. Неинтересно?» — «Ну что вы! Очень интересно… А как вы представляете себе этот эксперимент с экипажем? Как он начнется? Как будет протекать? Так и остановитесь на полутора процентах углекислого газа?» — «Моя обязанность знать, а не воображать. Если мы начнем фантазировать, то…» — «То что же останется на нашу долю? Так?»

И вот передо мной газета: эксперимент с экипажем начался не через два-три года, а через восемь — у науки свой отсчет времени. «Итак, советские ученые сделали новый шаг в создании эффективных биологических систем для длительного пребывания человека в космическом пространстве…» Я невольно сравниваю газетную статью, факты и детали, приводимые в ней, с моей попыткой представить подобный эксперимент еще до того, как была разработана его программа. Прав оказался мой провожатыйИсследователь: у науки свой путь экстраполяции. «В литературе такая экстраполяция называется научной фантастикой, не правда ли?»

Итак, вариант, которого не было. Пока не было…

Глава первая

Часы пущены

Эксперимент начнется точно по графику: 10 февраля в 12 часов дня. За два часа до начала техники включили аппаратуру, приборы, прогрели, отрегулировали, гермокамеру облучили кварцем. Я заглянул туда в последний раз, уже перед самым запуском членов экипажа: все чисто — постели, белье, посуда, пакеты с лиофилизированными продуктами, гантели, эспандеры, книги… Все на месте. Заходить в гермокамеру не стал, не стоит раздражать Мардер, она и так извелась, даже похудела в эти последние дни, борясь с «бактериальной грязью»: все кварцует, к испытателям в боксе не подпускает никого, кроме врачей, — боится гриппа. Или еще какойнибудь ерунды, которая может сорвать эксперимент. Конечно, стоит в гермокамеру занести какой-нибудь вирус — все в такой тесноте заболеют друг за другом, вирусы и бактерии, как мы убедились, в строгой изоляции дают такие вспышки роста! Микробиологическое наводнение…

Вообще хлопот у микробиологов полон рот.

Лаборатории Руфины Карловны Мардер досталась самая неблагодарная работа — замкнуть третий круг, по фекальным массам. Ассенизаторская, одним словом, работа. На этом настоял Хлебников, хотя надо признать, что бактериальный реактор — все же скорее дело лаборатории Боданцева, Да он, Толя Боданцев, собственно, и начинал работу с этим самым «ночным горшком», как прозвали реактор в отделе. Затем Хлебников обязал заниматься «ночным горшком» и лабораторию Мардер, но чистюли-микробиологини, узнав о решении начальства, поднялись на дыбы: наше дело штаммы и посевы, сугубо лабораторная работа, пусть с бактериальным реактором возится сам Боданцев. Он конструктор, а бактериальную массу можно взять на любой станции канализации. И безотказный Толя Боданцев, узнав о бунте микробиологинь, поехал на фекальную станцию, привез бочку вонючей жижи…

Реактор у Боданцева получился объемом в десять литров — разве такой «ночной горшок» засунешь в кабину космического корабля? Боданцев сделал четыре варианта реактора — все без толку; не работают его «горшки», гибнут в них фекальные бактерии. И когда на одном из совещаний Хлебников обрушился на Боданцева, обвинив его в некомпетентности, безграмотности и прочая, добродушноневозмутимый Толя взорвался и наговорил в адрес микробиологов таких грубостей, что бедная Руфина, покраснев и путая латышские слова с русскими, заявила, что сама лично подберет нужную бактериальную культуру для реактора.

И она сдержала слово, хотя, видит бог, было ей нелегко. Руфина объездила несколько городов (не могу представить, как эта милая, чопорная чистюля с лакированными ногтями ходила по полям орошения!..), выудила из нестерпимо вонючей жижи около двадцати штаммов бактерий, выделила (уже в институте) чистые культуры и, в конце концов, создала такой агрессивный компост, что боданцевские конструкторы уложились всего в два с половиной литра.

Никто не верил, что такой крошечный реактор замкнет этот проклятый третий круг. И когда контрольные анализы подтвердили, что мардеровский компост «съел» все фекалии без остатка, Боданцев всенародно, тут же в реакторном зале, расцеловал ошеломленную Руфину троекратно, «Жаль, Руфиночка, что я не магометанин, — объявил он красной от смущения Мардер, — а то я бы вас взял в жены».