Ариадна Громова - Оень странный мир

— Не вправе. Ты же знаешь, что это запрещено — вмешиваться в естественный ход развития цивилизации. И вообще ты слишком импульсивен. От этого тебе надо избавиться. Ведь недавно ты ненавидел здешних жителей. Я это чувствовал.

— Это правда, — признался Младший. — Но ведь и для этой ненависти были вполне основательные причины, верно? Пока не поймешь, как они тут живут…

— Я не полюбил их и после того, как узнал нечто о их жизни. Они все равно слишком чужды нам. Но я ими восхищаюсь. Я понимаю, как им трудно. Менее сильные сломились бы под гнетом таких обстоятельств, а они идут вперед — оступаясь, падая, разбиваясь в кровь, снова поднимаются и идут. И это мне кажется достойным восхищения. Я верю, что они добьются победы над собой, избавятся от этих жестоких, губительных противоречий.

— Вероятно. У них могучие жизненные силы, — задумчиво сказал Младший. — Если б нам такие… впрочем, нам они, пожалуй, и не нужны.

— Сила рождается в борьбе с препятствиями. Счастье, что нам не пришлось вырабатывать в себе такую поразительную сопротивляемость, такое уменье приспосабливаться к обстоятельствам.

— Да. Ты помнишь этого, который отказывался от пищи и совсем ослабел? Ведь они должны есть три раза в сутки. А он не ел несколько суток — и остался жив.

— Но ведь то, против чего он протестовал, теперь не существует, правда? — спросил Старший. — Это, по-видимому, исторический фильм? Или его показывают тайно, по ночам?

— Нет, я не чувствовал напряженности и страха у тех, кто нас окружал, — возразил Младший. — Они волновались только потому, что разделяли чувства этого героя фильма. Очевидно, этот режим правления уже ушел в прошлое. Да и одеты артисты не так, как одеваются теперешние жители. Как называли главного правителя? Тсаар, кажется? Ну, вот, этот Тсаар уже безусловно не существует. Но зато война… помнишь эти страшные сцены в первой картине? Какая ужасная, изощренная техника взаимоистребления! Трудно поверить, что это придумали разумные существа…

— Только разумные и могли это придумать, — тихо сказал Старший. — Так ты думаешь, что эта самая война может повториться?

— Да. Я ощущал излучения психики окружающих — очень многие были встревожены. Они испытывали страх. Эта опасность не миновала.

— А ты понял, какова причина этого странного явления? Что это — эпидемия?

— Нет. Я не понял. Возможно, эпидемия. Хотя — вряд ли. Но это надо решить. Ведь если это болезнь, мы должны вмешаться, правда?

— Да, конечно… — Старший помолчал. — А ты уже совсем отказался от своего мнения, что здешняя цивилизация органически включена в круговорот взаимоуничтожения? Ведь с этой точки зрения легко объяснить возникновение войны. Можно даже предположить, что война должна вестись постоянно, то затихая, то обостряясь. Это более логично, чем эпидемия. И тогда нам нельзя вмешиваться.

Младший долго раздумывал. На этот раз Старшего не утомлял контакт с ним — это были не взрывы стихийных эмоций, а напряженная, ритмическая работа мысли; общение с этой ясной и строгой сферой разума было радостным.

— Ты прав, я слишком поддаюсь эмоциям, — сказал наконец Младший. — От этого мне следует избавляться. Но сейчас я постарался восстановить по порядку свои впечатления от этой планеты и согласился с предположением, высказанным тобой еще вначале. Да, они включены в круг убийств от рождения каждого индивидуума, от начала любой генетической ветви. И им очень трудно разомкнуть этот круг. Но они — может быть, пока лишь лучшие из них — силой мысли и сознательной воли стараются его разомкнуть. И их искусство тоже направлено против убийства, против злой воли, против насилия.

— Искусство тебя и убедило?

— Да, прежде всего искусство. Ведь их мы знаем слишком мало.

— Да, слишком мало. А что, если искусство отражает лишь несбыточные мечты избранных… или нет, не избранных, а отщепенцев? Тех, которые чувствуют себя безнадежно одинокими среди массы, грубой, толкающейся, вечно куда-то спешащей, одурманивающейся ядами, чтобы получить иллюзию счастья?

Младший опять долго молчал.

— Ты проверяешь, насколько обдуманно я говорю. Ты имеешь на это право — я рассуждал легкомысленно и запальчиво, впадал в крайности. И ты повторил одну из стадий моего размышления о здешней цивилизации. Да, я вспомнил тех, на берегу реки, и подумал, — а что для них искусство? Но потом я припомнил других, — тех, кто смотрел вместе с нами на экран. Их было гораздо больше, и для них искусство было живым и необходимым. Нет, такое страстное и уверенное в своих целях искусство и не могло родиться отдельно от жизни всего общества.

Они услышали легкие, неторопливые шаги и увидели два светящихся странных силуэта у входа на боковую дорогу.

— Я включу психосинтезатор, — сказал Старший, забираясь в гущу кустов. — Поставим еще один опыт. Последний. Нам уже пора возвращаться.

Светящиеся силуэты приблизились. Возможно, пришельцы успели уже привыкнуть к здешним жителям, во всяком случае эти двое не казались им грубыми и неуклюжими, несмотря на высокий рост и странную, неустойчивую конструкцию тел. Они сели на скамью, и пришельцы опять с невольным удивлением отметили, как складывается, сгибаясь в различных местах их тело, словно его части укреплены на шарнирах. И все-таки теперь пришельцы улавливали в этих странных движениях своеобразную грацию, четкий ритм. Но первые же слова, которыми обменялась эта пара, заставили пришельцев прильнуть к синтезатору.

— Война! Все война натворила!

— Если б мой отец вернулся с войны, все было бы иначе…

Старший, ловя их излучения, понял, что они молоды, полны сил. И что они влюблены друг в друга. Он уже заметил, что разумные существа на этой планете двуполы, и сделал заключение, что двое, сидящие на скамейке, принадлежат к разным полам; они различались по очертаниям и голосам. Старший, сопоставив известные ему факты, стал мысленно называть того, кто повыше, покрепче и говорит на более низких нотах, — «Он»; второе же существо, меньше ростом, плавное и легкое по очертаниям, с певучим высоким голосом, получило наименование «Она».

— Но теперь войны не будет. Люди все-таки стали умнее, — сказала Она.

— Кто знает! А вот некоторые считают, что люди ничуть не меняются, даже по сравнению с древними временами. Или меняются, но несущественно и не в лучшую сторону.

— Это реакционеры говорят.

— Ну, почему реакционеры? Я сам иной раз посмотрю на какого-нибудь пьяницу, лодыря, хулигана и подумаю: такие всегда были, есть, а может, и будут.

— А как же тогда коммунизм?

Пришельцы были поражены. Там, у реки, им казалось, что психосинтезатор работает нечетко, что строй мыслей и речи здешних жителей для него слишком сложен. А теперь он почти не пропускал слов. Труднее всего пришлось с расшифровкой того, что сказал Он о людях, которые были, есть и будут. Синтезатор перевел: «Нехорошие существа» и добавил: «Но по разным причинам. Один ничего не хочет делать, другой очень злой и совершает нехорошие поступки, третий что-то нехорошее пьет».