Дмитрий Сергеев - Завещание каменного века

Камин на Карсте Со мной решительно ничего не произошло. В ушах раздавалось потрескивание и тихие размеренные щелчки. Стены комнаты, где я сидел, заволоклись туманом. ...Туман понемногу начал рассеиваться, - выступили очертания других стен, длинного стола, колонн... Я одновременно и поразился этому, и считал, что так оно и должно быть. Мелкие заклепки на выходном люке-двери были до чертиков знакомы мне, хоть я никогда не мог видеть их прежде. Я даже знал, что увижу, если обернусь. Я оглянулся и увидел именно то, что ожидал: висящий в воздухе диск, изрешеченный пустотами,-в них вспыхивали и гасли разноцветные огни, - и ссутуленную спину человека. Более того, я знал: этот человек угнетен и подавлен. Обычно он никогда не сутулился. "Кто он?-поразился я.-Почему его спина и затылок так знакомы и родны мне? Я впервые вижу его".

Но тут же изнутри пришел ответ: "Это мой дядя Виктор-старший мантенераик на астероиде Карст". "Что за чушь? Какой еще астероид?" "Обыкновенный-станция обслуживания линей, главная пристань шлюпов". Я мельком глянул в зеркало, висевшее на стене слева от старшего мантенераика, и нисколько не удивился, увидав вместо себя мальчишку, остриженного наголо, в точно таком же проволочном колпаке, какой напялен на мне. Мне даже казалось - я и есть тот мальчишка. У него было смышленое лицо и недетские печальные глаза. Он нисколько не походил на меня, каким я был в его возрасте. "Я - это я, а не он, - мысленно произнес я чужим мальчишеским фальцетом.-Он там, в ящике". В воображении возник металлический ящик- тот самый, в котором на Земтере обнаружили мое тело. Но ящик виделся мне совсем не во льдах и не на Земтере, а в тесном холодильнике-каюте, освещенном голубовато-льдистым светом. И это было вовсе не мое, не мальчишкино тело, а его. Мои ощущения и мысли все время путались, я не мог разобраться: кто же я на самом деле и чье тело находится в ящике? Немного спустя, свыкнувшись, наконец, с мыслью о том, что при помощи колпака смотрю необычный фильм - запись чужих впечатлений и воспоминаний, я полностью вжился в чужой образ: стал мальчишкой. Я шагал длинным коридором. Две линии плафонов тянулись вдоль стен, синеватый свет рас

сеивался в нагретом воздухе. У меня была определенная цель, я знал, куда иду. Изредка мне еще удавалось разделять навязанный чужой внутренний мир и свой: я замечал, что походка у меня чужая, несвойственная мне, что привычка вскидывать голову слегка набок, когда нужно посмотреть вдаль,-тоже не моя. Я вошел в кабину гравитационного канала, не глядя, достал из бокового гнезда широкий, скользяще мягкий пояс и застегнул его на себе. Сквозь узорчатую решетку защитного барьера видно жерло канала, нацеленное вглубь, словно колодезный сруб. Вернее, направленное и ввысь и вглубь одновременно: едва я нацепил пояс, у меня потерялось чувство вертикальной ориентировки - не понять, где верх, где низ. Шаблоны кольцевых пережимов на стыках гравитационной трубы многократно повторялись, как взаимное отражение двух зеркал. Я толкнул дверцу и по воздуху выплыл в растворенную пасть канала. Мгновенный холодок в животе - воспоминание испуга, пережитого в первом полете, - быстро сменился сладостным ощущением окрепших мышц. Мои движения плавны и свободны, как у плывущего дельфина, вытянутое тело скользит строго по центру трубы, суставы внутренних швов-соединений проносятся мимо. Подрулив к одной из конечных площадок, я ухватился за гибкий поручень. Ступил на площадку, решетка позади меня автоматически закрылась. Сняв пояс, я снова ощутил тяжесть собственного тела. Выход к внешней пристани остался по ту сторону канапа. Передо мною были четыре сводчатых туннеля, разделенные каменной толщей. Здесь всегда глухо, даже звука шагов не слыхать, будто он пропадает в затененных ямах, чернеющих по обеим сторонам коридора, как ловушки. Мне всегда делалось страшно в этом месте, хотя на самом деле никакой опасности в нишах нет: в каждой из них к решетчатому заслону подведен входной рукав-дуга, и только. Побыстрее миновал это место. Вслед за последним крутым поворотом туннеля распахнулся объем главного цирка - взгляд потерялся в миражной дали чередующихся каменных кулис и синих просветов пустоты. У меня навсегда сохранилось первое впечатление бесконечного пространства, хоть я давно уже изучил истинные границы помещения. Зрительный обман достигался одною лишь внутренней архитектурой этого зала. Но цирк и в самом деле был громадным: здесь располагались спортивные площадки, корты, бассейн. Непривычная тишина-обычно здесь всегда

Едва я сжился с ним, мне стало ясно: мальчишка глубоко чем-то потрясен, даже слова: горе, беда, несчастье-не вмещали того, что выпало испытать ему. И не только он, все они, кто был в это время на Карсте, переживали тягостное чувство, близкое к отчаянию. Мусор возле бассейна лишний раз напомнил о случившемся. Мусора не должно было быть. Сломанные роботы-уборщики - не следы преступления, следы погрома, учиненного человеком, озверевшим с отчаяния. Кто-то не перенес вида бездушных машин, выполняющих привычные обязанности. Чистота на Карсте никому больше не была нужна. Последний поворот, за ним широкая панельная дверь. Она сама распахнулась и пропустила было многолюдно и оживленно - поразила меня, до отчаянной боли сдавила сердце. Мягкие подошвы ботинок тонко посвистывали на эластичной дорожке. Звуки эти подчеркивали уныние и мертвую глухоту вокруг. Неприбранные клочки и обрывки ферролент согнало сквозняком в продольную выемку у бассейна. Вид этой жалкой горстки мусора новой болью пронзил меня. Через силу сдерживая рыдания, я побежал дальше. Но не только мусор и тишина-все вокруг напоминало об эвакуации. Мне попались два искореженных шестилапых уборщика-гнома. Они валялись в безобразных случайных позах, будто раздавленные пауки. У одного была высоко задрана ходулина с роликовыми катками на подошве. Я не в силах был смотреть на них. Вот он и произнес это слово - эвакуация. Внутренне он весь был натянут и напряжен. меня, а потом беззвучно закрылась. Около дюжины столов свободно размещались в пустом зале. Возле каждого стояло по два-три кресла. Ни одного человека не было здесь сейчас. Я прошел через зал в хранилище. От остальных помещений оно отделено тройной дверью. Через нее не смеют проникать роботы-здесь начинается запретная для них зона. Только живое существо может пройти через эту дверь. Блоки книжных стеллажей образовали город с широкими сквозными проспектами и переулками, в которых нетрудно заблудиться. Самокатные буфы на колесиках стояли наготове, спрятанные в потайных пазах. Я выдвинул ближнюю и вскочил на нее. У буфы небольшая скорость, но, отталкиваясь ногой, я так разогнался, что едва не сорвал тормоз, когда понадобилось остановиться. На задах библиотечного города находился заповедник дяди Виктора.