Марина Дяченко - Судья

— Я думаю о том, кто все-таки получит эти деньги, — говорю я вслух.

— Бог с вами, — пугается старушка.

По счастью, ее дом уже близко. Разговор не имеет продолжения; я отдаю ей корзинку (она совсем не тяжелая), и мы прощаемся.

Мне надо с кем-то посоветоваться. Некоторое время я хожу взад-вперед по комнате; потом звоню в дверь напротив.

Сосед обедает и приглашает меня разделить с ним трапезу. В его просторной гостиной почти нет мебели — только овальный стол в центре, семейные фотографии в ореховых рамочках и — от пола до потолка — пестрые плакаты разных лет: с них коллективно улыбается любимая футбольная команда моего соседа.

Он вегетарианец. Я беру из блюда большое яблоко и, откусывая по маленькому кусочку, пересказываю разговор с Георгом. Сосед слушает внимательно.

— Исключительно смело, — говорит он наконец. — Спецпремия за оригинальность.

— Ты не понял, — говорю я. — Он не собирается меня убивать. Он в самом деле хочет доказать отцу, что мир гораздо лучше, чем тот о нем думает.

Сосед грызет шпинат. Вид у него озадаченный.

— В этом-то и штука, — говорю я. — Он романтик. Ну и в самом деле хочет поскорее жениться на этой своей Ладе. А для этого нужны деньги.

Сосед смеется:

— На твоем месте я держался бы от этой компании подальше…

Глаза его за персиковыми стеклами кажутся маленькими, гораздо меньше, чем на самом деле. Моя смерть на дне их задремала — но ненадолго.

Вернувшись утром с работы, я обнаруживаю, что в окне старушки из дома напротив сидит снайпер.

Сама старушка заперта в ванной. Ей плохо; я вызываю «скорую».

К снайперу приглашать врачей поздно: он остывает поперек подоконника, и кровь его капает наружу, в старушкин палисадник. Мне противно и стыдно; пока врачи делают старушке укол, я успеваю кое-как прибрать в ее комнате: вынести мертвое тело, затереть красные пятна на подоконнике и на полу.

Старушка отказывается ехать в больницу. Врачи уезжают; я начинаю просить прощения, но старушка слабо машет рукой:

— Ах, оставьте, Судья. Это ведь уже в четвертый раз, я почти привыкла… Из моего окна отлично просматривается ваш кабинет — так стоит ли удивляться такому вниманию… Честно говоря, я уже давно подыскала маленький домик неподалеку отсюда, на окраине, — она улыбается. — Правда, на это нужны деньги, а я не уверена, что кто-то захочет купить у меня вот эту квартиру…

— Мне будет очень жаль, если вы переедете, — говорю я честно. — Но, если хотите, я куплю квартиру у вас.

— Я знаю вас уже много лет, — говорит она без улыбки. — И чем больше знаю, тем сильнее удивляюсь: за что на вас так ополчился ваш нынешний сосед? Что вы могли совершить такого, чтобы заслужить столь ужасную кару?

— Не так уж она ужасна, — возражаю я. Старушка качает головой:

— Она чудовищна. Еще никто не выигрывал битвы с большими деньгами. Во всяком случае в той части мира, которую мы имеем возможность обозревать…

Укол начинает действовать, и старушку клонит в сон. Я помогаю ей улечься и, когда она засыпает, беру в кладовке шланг и тщательно поливаю траву и цветы в палисаднике.

Георг звонит через две недели. Я сразу узнаю его голос.

— Господин Судья? Извините. Я не отрываю вас от важных дел?

Важных дел у меня нет никаких. Я лежу на диване и слушаю классическую музыку, глядя в пятнистый, как лунная поверхность, потолок.

— Господин Судья, может быть, вы найдете время встретиться со мной и с отцом? Он очень уважаемый в городе человек. Наверное, он отыщет аргументы, которых не хватило мне…

— Молодой человек, — говорю я, поудобнее пристраивая трубку на подушке. — На чем основана ваша вера в то, что некто, кому не нужно вознаграждение за мою голову, действительно существует?

Слышно, как он сопит от радости. Вероятно, он ожидал, что я сразу положу трубку. Или грубо его обругаю — и тогда уже положу.

— Как же, господин Судья! Просто по теории вероятности… Знаете, когда в университете мы учили психологию, нам говорили… Такого человека просто не может не существовать!

— Давайте подумаем, — говорю я, легонько шевеля большими пальцами ног. — Что за силы могут помешать кому-то убить меня ради вознаграждения? Во-первых, страх. Но по условиям задачи страх исключен — испытуемый должен быть уверен, что покушение удастся…

— Да! — горячо подтверждает Георг. — Я за это ручаюсь!

— Во-вторых, это может быть человек без воображения, — говорю я. — Такой, для которого назначенная за мою голову сумма — всего лишь пустой звук. И он пощадит меня по неведению.

— Нереально, — говорит Георг тише. — Вы меня извините, господин Судья, но в нашем мире воображение — во всяком случае, когда дело касается денег — развито у всех. Даже у маленьких детей.

— В-третьих… — продолжаю я, делая музыку тише. — А если этот некто считает, что убивать нехорошо? Тем более человека, который не сделал ему ничего плохого…

— Извините, господин Судья, — говорит Георг совсем тихо, — В нашем городе все считают, что если кто-то назначает за чью-то голову такие деньги — значит, этот второй кто-то действительно в чем-то очень виноват. А умирают все; никто не бессмертен. Убийца, конечно, совершает злое дело, но…

— Тогда вы противоречите сами себе, Георг, — говорю я. — Получается, что нет такой силы, которая удержала бы любого из вас от выстрела (разумеется, если вы точно знаете, что попадете в цель). А значит, весь проект обречен на провал, а вас, Георг, ждет потеря вашей доли в семейном деле.

Он молчит в трубку. Долго молчит; мне, впрочем, спешить некуда. Я снова делаю музыку громче.

— А вот моя Лада, — говорит он наконец, — считает, что в мире обязательно есть люди, которые откажутся. Когда я с ней, мне кажется, что она права. А когда я слушаю вас…

— А она сама? Отказалась бы от денег, пощадила бы мою голову?

Он снова молчит.

— Мы не можем пожениться, — говорит он наконец. — Отец не разрешает. Это так унизительно… Быть вместе, но нищими. Ей придется бросить университет и идти работать прачкой или торговкой на рынке… А я, мужчина, должен буду на это смотреть?

— Стало быть, эти деньги нужны ей больше, чем представление о бескорыстном мире, — говорю я.

— Господин Судья, — возникает он после паузы. — Я ведь жертвую своей долей в семейном деле… Давайте хотя бы попытаемся, а? Не может быть, чтобы мы за тридцать дней не нашли какого-нибудь… дурачка. Не может быть, чтобы нам не повезло. Я очень прошу вас, соглашайтесь… А?

— Последний вопрос, — говорю я. — Как вы считаете, устраивать людям испытание без их ведома — красиво?