Фрэнк Герберт - Ловец душ

– Дэви, – сказала она, – надеюсь, что ты не возьмешь в лагерь этот свой дурацкий нож. Ради Бога, ну что ты будешь с ним там делать? Мне кажется, твой отец был не в своем уме, когда дарил тебе такую опасную вещь.

Мать позвонила в маленький колокольчик, позвав кухарку с завтраком для Дэвида.

Мальчик не отрывал взгляда от крышки стола, в то время как розовая рука кухарки ставила перед ним тарелки. Хлопья с молоком были такими же желтыми как и скатерть на столе. От тарелки исходил запах земляники, которую смешали с хлопьями. Теперь Дэвид уставился на свои ногти.

– Ну? – спросила мать.

Иногда ее вопросы ответа не требовали, но это «Ну» давило. Мальчик поглядел на женщину.

– Мама, в лагере у каждого есть нож.

– Зачем?

– Ну, чтобы отрезать что-нибудь, вырезать по дереву и тому подобные вещи.

Он принялся за еду. И ел целый час – надо было тянуть время.

– Ты отрежешь себе пальцы, – сказала мать. – Я просто запрещаю тебе брать с собой такую опасную штуку.

Дэвид пережевывал хлопья, глядя на мать таким же образом, как делал это отец, продумывая возможные контрдействия. За окном ветер шевелил деревья, окружающие газон.

– Ну? – настаивала мать.

– Ладно, что ж поделать, – сказал ее сын. – Всякий раз, когда мне понадобится нож, придется просить у кого-нибудь из ребят.

Он снова набил рот хлопьями, отдававшими кислотой земляники, ожидая ее ответа и расценивая возможность поездки в лагерь без ножа. Дэвид знал ход материнских рассуждений. Ее отцом был Проспер Моргенштерн. А Моргенштерны всегда имели все только лучшее. Если он собирается каким угодно путем взять нож в лагерь…

Мать закурила сигарету, рука с зажигалкой отдернулась. Потом она выпустила изо рта струю дыма.

Дэвид снова принялся за еду. Мать отложила сигарету и сказала:

– Ну, ладно. Только будь поосторожнее.

– Я буду делать только так, как показывал папа.

Мать глядела на него, барабаня по столу пальцами левой руки, при этом на безымянном пальце вспыхивал бриллиант.

– Даже и не знаю, что делать, когда оба мои мужчины уедут.

– Сегодня папа будет уже в Вашингтоне.

– А ты в своем дурацком лагере.

– Ведь это же самый лучший лагерь!

– Будем надеяться, что это так. Знаешь, Дэви, нам всем придется переехать на Восток.

Сын кивнул. После последних выборов его отец приехал сюда, в Кермел Волли, и вернулся к частной практике. На три дня в неделю он ездил в другой город, Пенинсулу. Иногда к нему на уик-энды приезжал и Проспер Моргенштерн. В городе у семьи были апартаменты и женщина, присматривающая за квартирой.

А вчера отцу позвонил кто-то важный из правительственных кругов. Потом были и другие звонки, в доме рос переполох. Говарда Маршалла назначили на очень важную должность в Госдепартаменте.

– Мам, ведь как смешно получилось, а?

– Что, дорогой?

– Папа едет в Вашингтон, и я тоже.

– Но ведь это же другой Вашингтон, – улыбнулась мать.

– Все равно, в честь одного и того же человека.

– И в самом деле.

В столовую скользнула миссис Парма.

– Простите, мадам. Я сказала Питеру, чтобы он уложил вещи молодого мастера в машину. Может нужно что-то еще?

– Благодарю, миссис Парма. Это все.

Дэвид подождал, пока миссис Парма выйдет, потом сказал:

– В буклете про лагерь говорилось, что у них там есть воспитатели – индейцы. Они будут похожими на миссис Парму?

– Дэви! Ну хоть чему-нибудь учат тебя в твоей школе?

– Я знаю, что индейцы бывают разные. Так мне интересно, если их называют индейцами только потому, что они похожи на нее…

– Какая странная мысль. – Она покачала головой, поднялась из-за стола. – Иногда ты напоминаешь мне своего дедушку Моргенштерна. Он привык считать, будто индейцы – это одно из пропавших колен Израилевых. – Она пожала плечами, провела рукой по столу, потом поглядела на нож, висящий на поясе сына. – Так ты будешь осторожен с этим идиотским ножом?

– Я буду делать все так, как говорил папа. Не бойся.

5

«Я уже отвечал на этот вопрос. Надеюсь, что могу сказать, у нас имеются кое-какие догадки о том, что индеец может быть психически ненормальным. Хочу заострить на этом внимание. Это всего лишь возможность, которую мы не исключаем при оценке данной проблемы. Существует такая же вероятность, что он лишь притворяется ненормальным.»

Положив руки под голову, Катсук растянулся на своей кровати в темноте Кедрового Дома. В туалете на другой стороне коридора в унитазе громко капала вода. Этот звук помогал расслабиться. Мужчина плотно закрыл глаза и увидал пурпурное свечение под веками. Это было пламя духа, знамение предопределенности. Комната, весь дом со спящими мальчиками, весь лагерь – все отметалось от центра, каким стало пламя духа Катсука. Духи послали ему знамение: нашлась подходящая жертва, Невинный.

Здесь, в этом доме, спал сын важной шишки, к которой будет привлечено широчайшее внимание. Теперь никто не может помешать Катсуку.

Уже давно подготовившись для такого случая, он одел набедренную повязку, сделанную из шерсти белой собаки и горного козла. Талию обтягивал пояс из красной кедровой коры, на нем висела сумка из мягкой оленьей кожи с необходимыми ему вещами: связанные полоской кедровой коры священные палочки и кость, старинный каменный наконечник стрелы с берега Одетты, перья ворона, чтобы оперить обрядовую стрелу, тетива из скрученных моржовых кишок; ремешки из лосиной кожи, чтобы вязать жертву; жевательная еловая смола, завернутая в листья… пух морской утки… свирель…

Много лет тому назад двоюродная бабка сделала ткань для его набедренной повязки, горбясь над ткацким станком в дымном полумраке своего домишки в речной дельте. Сумка и клочки пуха были освящены племенным шаманом еще до того, как пришли бледнолицые.

На ногах у Катсука были мокасины из лосиной кожи, расшитые бисером и крашеными иглами дикобраза. Яниктахт сделала эти мокасины два лета назад.

Время ее жизни прошло.

Катсук испытывал какое-то странное чувство, исходящее от мокасин. Яниктахт была с ним, здесь, в этой комнате. Ее руки касались той кожи, которую она сшивала когда-то. Это ее голос заполнял темноту, в нем был и самый последний ее вскрик.

Чтобы успокоиться, Катсук сделал глубокий вдох. Еще не время!

Вечером упал туман, но с приходом ночи его унес сильный юго-западный ветер. Этот ветер пел Катсуку голосом дедовой свирели, той самой, что лежала в сумке. Катсук подумал о своем деде: крепком, с узким лицом мужчине, который в иное время мог бы стать шаманом. Но у него не было посвящения, и он был скрытым, теневым шаманом, поскольку знал и помнил все древние обряды.