Фрэнк Герберт - Ловец душ

Трепещущие осины, чьи листья смешались с ольховыми, отвлекали его сознание, забивали разум. Внезапно он почувствовал, что нашел свое второе «я», связанное с окружающим, влияющее на него и все понимающее. Он утратил ясность логического мышления и воспринимал сразу обе части своего бытия, что внезапно стали чрезвычайно концентрированными, лишенными всего наносного. Все лишнее как бы стекло с него и переместилось в осину.

И он подумал: «Я центр мироздания, его сердцевина!»

После этого пчела заговорила с ним:

– Это я, Таманавис, говорю с тобой…

Слова громыхали в его сознании, называя его истинное имя. Он громко повторил его:

– Катсук! Меня зовут Катсук.

«Катсук.»

Это было многообещающее имя, в нем была сила.

Теперь, став Катсуком, он познал все значения этого слова. Он был «Ка-„, приставка, означающая любого человека. И он был «тсук“ – мифической птицей. Человек – птица! В нем теперь были корни множества значений: кость, синий цвет, блюдо для еды, дым, брат… и душа.

И еще раз он повторил:

– Меня зовут Катсук. Я – Катсук!

Обе души слились в одном теле.

Он глядел на чудесную пчелу на своей руке. Пчела стала самым дальним его воплощением. А пока он подымался, только подымался.

Если он о чем и думал, то лишь о предстоящем суровом испытании. Это испытание он установил сам себе после горечи, после умственных озарений в ходе познания древних идей, по ходу размышлений о боязни утратить свой собственный путь в мире белого человека. Его индейская душа прогнила, когда он жил в мире бледнолицых. И все же дух заговорил с ним.

«Дух истинный и древний.»

Глубоко внутри своего сокровенного бытия он знал, что интеллект и образование, пусть даже образование белых, стали его первыми проводниками в ходе сурового испытания.

Он размышлял о том, как начинал свой подвиг, еще будучи Чарлзом Хобухетом. Тогда он дождался полнолуния и прочистил кишечник, напившись морской воды. Еще он поймал выдру и вырезал у нее язык.

«Кушталюте – символ языка!»

Давным-давно его дед объяснил ему все подготовительные действия, обучая древнему знанию. Дед говорил тогда: «Шаман превращается в человеко-зверя, одаренного духом. Великий Дух не желает, чтобы звери делали человеческие ошибки.»

И вот теперь Чарлз вступил на путь деда.

Он носил Кушталюте в мешочке из мошонки оленя, висящем на шее. Теперь он пришел в эти горы. Он следовал по древней лосиной тропе между ольхами, елями и диким хлопчатником. Заходящее солнце было у него за спиной, когда он захоронил Кушталюте под полусгнившей колодой. Он захоронил его там, где никогда не обнаружит его, но именно здесь придет к нему язык духов.

И все это во имя страданий своего духа.

Он думал: «Все началось после изнасилования и бессмысленной смерти моей сестры. После смерти Яниктахт… маленькой Ян…»

Хобухет тряхнул головой, чтобы избавиться от насевших на него воспоминаний. Банда пьяных лесорубов увидала Яниктахт, идущую в одиночку и захватила ее юное, наполненное весенней радостью тело. Ее изнасиловали, девушка забеременела и с горя покончила с собой.

А ее брат стал «бродящим в горах».

Вторая часть его души – та, что должна была все понимать и сочувствовать – ухмыльнулась презрительно и сказала: «Изнасилованиям и самоубийствам столько же лет, сколько всему человечеству. А с другой стороны – ведь это же была сестра Чарлза Хобухета. Тебя же зовут Катсук.»

И тогда он стал размышлять как Катсук: «Лукреций лгал! Знания вовсе не освобождают человека от страха перед богами!»

Все окружающее лишь подтверждало эту истину: солнце плыло над горными грядами, по небу скользили облака, повсюду буйная зелень.

Наука бледнолицых началась с магии, но никогда не продвинулась дальше. Эта наука постоянно давала сбои из-за недостатка результатов, древние же пути познания все еще сохраняли свою потенцию. Несмотря на насмешки и оскорбления, обладатели древних знаний достигали того, о чем рассказывалось в легендах.

Его бабка входила в Братство Орла, а тут еще пчела заговорила с ним. Он очистил свое тело жесткими листьями тсуги, так что кожа стала кровоточить. Волосы на голове он стянул лентой из красной кедровой коры. Питался он лишь одними горькими кореньями, пока под кожей не выступили ребра.

Как долго бродил он в этих горах?

Вновь подумал он о пройденном пути: земля настолько сырая, что с каждым шагом брызжет вода, могучие ветви над головой закрывают солнце, все вокруг заросло настолько, что видно всего лишь на пару метров в любом направлении. В каком-то месте он прорвался через кусты к ручейку, втекавшему в глубокий, тихий каньон. Человек шел с течением ручья, направляясь к парящим впереди вершинам… вперед… вперед. Тоненькая струя воды превратилась в полноценный ручей, несущий свои воды внизу, под тем местом, где стоял он сейчас.

Вот это место!

Внутри Чарлза Хобухета пробудилось нечто живое.

Внезапно он почувствовал в себе всех уже неживущих прародителей, страстно желающих этого его превращения. Его разум пронзило понимание нескончаемого движения, перетекания между местами обычного проявления жизни, постоянной готовности, настороженности, не знающей ни дня, ни ночи. Теперь он узнал, что это за пчела!

И он сказал:

– Ты Куоти, Изменяющий.

– А кто ты такой?

– Я – Катсук.

– КТО ТЫ? – Этот вопрос прогремел в его сознании.

Он превозмог страх и подумал: «Гром не страшен. То, что пугает зверя, не пугает человека. Так что же есть я?»

Ответ пришел к нему, поскольку один из его предков знал его. И он ответил:

– Я один из тех, кто со всем тщанием следует обряду. Я один из тех, кто не смог по-настоящему надеяться открыть силу духа.

– Теперь ты знаешь.

Все мысли человека всколыхнулись, обеспокоились, как будто в садке забилась громадная рыба.

«Что я знаю?»

Окружающий мир все так же был напоен солнечным светом, запахами и шумом ручья. В ноздри бил все тот же грибной запах сгнившего дерева. Густая тень листьев нанесла пурпур на пчелу, устроившуюся у него на руке.

Человек очистил свои мысли от всего лишнего, кроме одного: того, что необходимо было узнать от духа, балансирующего на его руке. Пчела заморозила его собственное время – милая, толстая и смешная пчела. Но это она же подняла рой беспокойных воспоминаний, ненормально обострила все его чувства. Эта пчела…

Вновь к нему вернулся образ Яниктахт. При этом страдание пронзило его до мозга костей. Яниктахт – которая не живет уже шестьдесят ночей. Шесть десятков ночей с того момента, когда она утопила свой стыд и безнадежность в море.

Он вспомнил себя, склонившегося над незарытой могилой Яниктахт, пьяного от мучений, пронизываемого лесным ветром.