Колин Уилсон - Пустыня

Еще через полчаса их уже было множество. Пробудившиеся к жизни существа спешили к разрастающимся на глазах лужам, чтобы, погрузившись в них, исполнить брачную песню. Найл смотрел на лягушек и смеялся во все горло, топая и подпрыгивая под дождем, который становился все сильнее и сильнее. А из песка, слипшегося в комья полужидкой грязи, уже спешили кверху, жадно вытягивая стебли, растения и цветы. В грязи то и дело вскипали крохотные, похожие на взрывы буруны: спекшиеся стручки, разбухнув, выстреливали в воздух семена. Спустя несколько часов пустыню уже покрывал удивительный ковер из цветов: белых, желтых, розовато-лиловых, зеленых, красных, голубых. Найлу, который с самого рождения видел лишь унылый изжелта-серый песок, камни, да безжалостную синеву обнаженного неба, казалось, что он попал в сказку. Едва дождь прекратился, откуда ни возьмись налетели пчелы и жадно набросились на цветы. Бурые лужи кишели юркими, хлопотливыми, пожирающими друг друга головастиками. В других лужах – побольше и почище – сглатывали крупицы зеленых водорослей медлительные тритоны.

Найла, четыре года прожившего в безводной пустыне, вдруг окружила яркая, многоцветная жизнь. Это настолько ошеломило мальчика, что он будто опьянел.

Вот почему за время странствия, пока Найл попеременно то болтался в корзине у матери за спиной, то мелко трусил рядом с ней, ощущение неизбывной радости не покидало его. Рассказывая семье о новом доме, отец произнес слово «плодородный», и ребенок живо вообразил местность, изобилующую цветами, деревьями и мелкими животными. В нем воспрянуло ожидание бесконечной череды чудес, одно восхитительней другого. В полдень, когда безжалостный зной стал нестерпимым, мужчины выкопали в песке ямы и накрыли их зонтами, присыпав сверху песком (в нескольких сантиметрах от поверхности песок был сравнительно прохладным). Отсюда меньше мили оставалось до изъязвленных ветром каменных столбов, где можно было найти прибежище, но при эдакой жаре нечего было и думать до них добраться.

Найл ненадолго вздремнул, и ему опять снились цветы и бегущая вода. Затем продолжили путь.

Ветер переменил направление, вроде бы повеяло прохладой. Ткнув пальцем в сторону, откуда дул ветер, Найл спросил отца:

– А там что?

– Дельта, – ответил Улф. Голос отца был усталым и бесцветным, но звучало в нем нечто заставившее Найла насторожиться. К месту, окончательно выбившись из сил, добрались за час до сумерек. Первое, что приковало взор Найла на новом месте, были верхушки акаций на горизонте и исполинский разлапистый кактус. Прежде мальчик деревьев не видел никогда, знал о них только по рассказам отца. Однако никаких цветов на новом месте не оказалось, равно как и плещущейся воды, о которой он так мечтал.

Вокруг простиралась лишь голая каменистая земля, присыпанная тонким слоем песка.

Кое-где из нее торчали блеклые пучки травы, кусты креозота и стебли травы альфы, виднелись валуны и обломки скал. Лишь древовидный кактус-юфорбия, увенчанный темно-зелеными листьями, несколько оживлял монотонную картину. В отдалении возвышались все те же непривычные глазу колонны красного скального грунта, а сзади, с южной стороны, на горизонте вздымалась отвесная стена плато. И все-таки здесь было намного интересней, чем в бесконечных песчаных дюнах, которые окружали их прежнее жилище.

Навстречу им вышли Джомар и Вайг. Старик двигался с большим трудом. Рана на бедре распухла и почернела, и хотя Вайг обработал ее тертым чертовым корнем, что рос неподалеку, восстановить рассеченную мышцу так и не удалось, и Джомар до конца своих дней прихрамывал. В тот вечер у них был пир. Вайгу удалось добыть крупного зверька, похожего на белку, и поджарить его на раскаленных солнцем камнях. Еще он насобирал плодов кактуса, желтых и терпких, набрал кактусового сока. Было ясно, что на новом месте всякой живности куда больше. И опасностей, правда, тоже. Здесь водились песчаные скорпионы и жуки-скакуны, полосатые скарабеи с ядовитым жалом, тысяченожки и серые пауки-пустынники, не ядовитые, но очень сильные и проворные, способные за минуту опутать человека клейкой паутиной с головы до пят.

На пауков охотились осы-пепсис, создания не крупнее человеческой руки, которые парализовали хищников ядом и потом использовали их как живую кормушку для личинок. И конечно же, практически все обитатели пустыни – насекомые и млекопитающие – служили добычей громадной фаланге, либо пауку-верблюду – жуткой, похожей на жука твари с огромными челюстями. Довольно странно, но не было случая, чтобы пауки-верблюды нападали на человека.

Наблюдая за ними, Найл как-то подумал, что они относятся к людям с какимто скрытым благодушием, воспринимая их не то как союзников, не то как ровню. И спасибо на том: их челюстям-пилам противостоять было невозможно. В течение многих недель после того, как они перебрались в новое жилище, Найл часами просиживал возле входа в пещеру, наблюдая за снующими мимо существами.

Их было не так уж много (обитатели пустыни прячутся от дневной жары по своим щелям), однако ребенку, выросшему среди унылых песчаных дюн, казалось, что их видимо-невидимо. Многих насекомых мальчик научился различать просто по звуку. Так, он мог в первую же секунду отличить скорпиона или паука-пустынника от жука-скакуна или тысяченожки. А заслышав шелест паука-верблюда, понимал, что можно без всякого страха выбираться наружу: все, кто представлял хоть какую-то опасность, попрятались. На первых порах Найл подолгу оставался один. Женщины были в восторге от новых мест и возвращались в пещеру только тогда, когда немилосердная жара заставляла их скрываться. Человеку цивилизованному вся эта скудная поросль показалась бы жалкой и неинтересной, но для тех, кто прожил годы в настоящей пустыне, это были волшебные кущи. На многих кустах попадались покрытые шипами и толстой кожурой плоды, восхитительные на вкус. У бурых, безжизненных с виду растений часто имелись корниклубни, накапливающие воду. Случалось, что жидкость в клубнях оказывалась горькой и неприятной, зато она оттягивала жар от кожи.

Под охраной мужчин Сайрис и Ингельд забредали довольно далеко, но всегда приносили полные всевозможной еды корзины. Мужчины наловчились ставить силки, в которые нередко попадались зайцы, сурки и даже птицы. Ингельд, никогда не знавшая ни в чем меры, заметно поправилась. Найлу наказывали сидеть в глубине пещеры, пока он оставался один, но стоило взрослым уйти, как мальчик тотчас разбирал прикрывавшие вход сучья и камни и выскальзывал наружу.

Иногда какой-нибудь жук или тысяченожка пытались влезть в пещеру, но Найл мгновенно отгонял их копьем.