Стивен Кинг - Летний гром

– Я уезжаю вместе с цирком[13], – машинально продолжил Робинсон.

Тимлин от души расхохотался, продемонстрировав немногие оставшиеся зубы.

– Было бы неплохо, но это вряд ли. Рассказывал я тебе когда-нибудь, что, когда был мальчиком, угодил под грузовик? Такой, который наши британские кузены называют «молоковозом»?

Робинсон покачал головой.

– Это было в 1957-м. Мы тогда жили в Мичигане. Мне было пятнадцать, и я шел по проселочной дороге к шоссе 22, где надеялся поймать попутку до Траверс-Сити и сходить в кинотеатр на двойной сеанс. Я целиком погрузился в мечты, воображая, как в моей комнате вдруг появляется девушка – прекрасные длинные ноги, высокая грудь – и далеко отошел от относительно безопасной обочины. Молоковоз выскочил на вершину холма – водитель гнал слишком быстро, – и налетел прямо на меня. Если бы цистерна была залита до краев, я бы точно погиб на месте, но она была пустой, весила немного, и это позволило мне дожить до семидесяти пяти и узнать, каково это – высирать собственные кишки в унитаз, смыв у которого больше не действует.

На это трудно было что-либо ответить, так что Робинсон промолчал.

– Мгновенная вспышка, когда солнце отразилось в ветровом стекле молоковоза, вылетевшего на вершину холма, а потом... ничего. Я думаю, что испытаю примерно то же самое, когда пуля войдет в мозг и отправит в утиль все мои мысли и воспоминания. – Он воздел палец характерным учительским жестом. – Только на этот раз ничто не станет путём куда-то. Просто вспышка, как отражение солнца на ветровом стекле, а потом… ничего. Я нахожу эту мысль одновременно завораживающей и ужасно удручающей.

– Может, тебе лучше подождать некоторое время, – сказал Робинсон. – Ты мог бы...

Тимлин вежливо подождал, вскинув брови, в одной руке – пистолет, в другой – банка пива.

– Черт, я не знаю, – сказал Робинсон. А потом, удивив самого себя, заорал: – Что они сделали? Что эти ублюдки сотворили?

– Ты прекрасно знаешь, что они сотворили, – сказал Тимлин, – и теперь нам приходится пожинать плоды. Я знаю, что ты любишь эту собаку, Питер. Это любовь-заместитель – так называемая суррогатная любовь – но мы должны довольствоваться тем, что нам дают, и если судьба посылает нам лишь частицу разума, мы благодарны ей и за это. Так что долго не раздумывай. Уколи его в шею, и пусть рука твоя будет тверда. Придержи его за ошейник, если он попытается вырваться.

Робинсон поставил пиво. Ему больше не хотелось пить.

– Он выглядел не слишком хорошо, когда я уходил. Может быть, он уже мертв.

Но он был жив.

Он глянул вверх, когда Робинсон вошел в спальню, и пару раз стукнул хвостом по промокшей груде одеял. Робинсон присел рядом. Он погладил Гэндальфа по голове и задумался о странностях любви. Ему вдруг стало пронзительно ясно, что нет в ней ничего странного или загадочного, и что на самом деле всё очень просто – достаточно лишь взглянуть прямо в глаза. Гэндальф положил голову на колено Робинсона и посмотрел на него. Робинсон вынул из кармана рубашки шприц и снял с иглы защитный колпачок.

– Ты хороший парень, – сказал он, и взял Гэндальфа за ошейник, как советовал Тимлин. Робинсон всё еще набирался решимости сделать задуманное, когда услышал выстрел. На таком расстоянии выстрел прозвучал слабо, но в мертвой тишине, царившей на озере, характерный звук трудно было с чем-либо спутать. Звук прокатился сквозь тишину, ослабевая, попробовал отразиться эхом от леса, и не смог. Гэндальф навострил уши, и Робинсону в голову пришла мысль, столь же утешающая, сколь и абсурдная. Может быть, Тимлин ошибался относительно ничего. Всё было возможно. В мире, где вы могли поднять глаза и увидеть звёзды, могло существовало всё что угодно. И, может быть, они смогут найти друг друга и двинуться дальше вдвоем, старый учитель истории и его собака.

Гэндальф по-прежнему смотрел на него, когда Робинсон воткнул иглу. Еще полсекунды собачий взгляд оставался ясным и осмысленным, и в этот бесконечный миг, прежде чем свет в глазах пса погас, Робинсону захотелось вернуть всё назад. Если бы он только мог...

Он долго сидел на полу, надеясь, что последняя гагара вскрикнет еще разок, но так и не дождался. Спустя некоторое время он пошел в сарай, нашел лопату и выкопал яму в цветочном садике его жены. Не было нужды сильно углубляться; не осталось животных, которые могли бы прийти и выкопать Гэндальфа.

На следующее утро Робинсон ощутил во рту металлический привкус. Когда он поднял голову, щека с трудом отлепилась от наволочки. Его нос и десны ночью кровоточили.

Начался еще один прекрасный день, и хотя всё еще продолжалось лето, листва на деревьях начала увядать. Робинсон вывел «Толстяка Боба» из сарая и заменил старый аккумулятор, работая медленно и осторожно, в абсолютной тишине.

Закончив, он повернул ключ зажигания. Нейтральный зеленый огонек зажегся, но слегка моргал. Он повернул ключ в обратную сторону, подтянул соединения, затем попробовал еще раз. На этот раз огонек сиял ровно. Робинсон нажал на кнопку стартера, и раскат летнего грома взорвал тишину. Это казалось кощунственным, но – странно – это было хорошо. Робинсона не удивило, что он вдруг вспомнил о своей первой и единственной поездке на слёт байкеров, который каждый год в августе проводили в Стёрджисе. В 1998-м это было, за год до того как он познакомился с Дианой. Он вспомнил, как медленно катил вниз по Джанкшен-Авеню на своей Хонде GB 500, еще один железный всадник в потоке из двух тысяч, и общий рев этих байков был таким оглушающим, что его, казалось, можно потрогать руками. Позже, ночью, пылал костер, и из стоунхенджа тысячеваттных колонок «Marshall» лился бесконечный поток хитов «Allman Brothers», AC/DC и «Metallica». Татуированные полуголые девицы танцевали в свете костра; бородатые мужики хлебали пиво прямо из причудливых шлемов; детишки, разукрашенные переводными татуировками, носились повсюду, размахивая бенгальскими огнями. Это было и страшно, и удивительно, и отвратительно, и прекрасно, с миром всё было одновременно и правильно и неправильно, в одном и том же месте, в одной точке. А над головой – миллиарды звёзд.

Робинсон газанул, и отпустил ручку газа. Газанул и отпустил. Газанул и отпустил. Сочный запах свежесгоревшего бензина заполнил дорожку. Пусть мир был разлагающимся трупом, всё так, но тишина была изгнана, по крайней мере здесь и сейчас, и это было хорошо. Это было просто восхитительно. «Вали нахрен, тишина, – подумал он. – Проваливай. Вали нахрен и забирай с собой клячу, на которой ты приковыляла. Вот это – мой конь, он сделан из стали, и как тебе это понравится?»