Михаил Клименко - Ледяной телескоп (сборник)

— Ну наплакался?

Я выпрямился, откинулся к спинке скамейки.

— Ой, ужас! Побит?.. Синяки… И какие это дети отколошматили тебя?..

— Дети?.. — вдруг вспылил я и, не задумываясь, сказал: — Лариса, твой дядя Ниготков, очевидно, вор!

— Очевидно?.. — сердито спросила она. — А для нас это не очевидно! И с чего ты это взял? Я запрещаю тебе так говорить о нем!

— Ниготков ворует мед! Лариса, а вашей семье Демид Велимирович мед приносил?

— Да, приносил! И я его ела. Ворованное такое сладкое! — съязвила она.

— Когда приносил?

— В прошлом году! Все?

— Мед был ворованный…

— Какой ужас… Значит, мы опозорены? Ах, Костя, что мы должны сделать? Я сейчас же пойду и все расскажу маме.

— Сколько он вам меду привозил?

— Две банки. Но ведь мы же не знали, что он его украл!

— Банки большие были?

— Да, — кивнула она. — Трехлитровые.

— Ну, это ерунда!..

— Правда, Костя? — улыбнулась она.

— Конечно. Вот сегодня они хотят похитить с пасеки побольше…

— Сколько?

— Черт знает… Может, несколько тонн.

— Какой кошмар! И это Демид Велимирович!.. А нам сказал, что мед от бабки Анисьи, от его матери.

— А где она живет? — спросил я.

— В деревне Подлунной. Это километрах в трех-четырех от станции Остинки…

— Остинка?!.. А, знакомая станция! — почти что злорадно воскликнул я. — Все складывается как нельзя лучше. Вот оно что, оказывается!.. Вот оно что!!

— Там и пасека есть, — продолжала Лариса. — Подлунная на этом берегу, а пасека на другом…

Я достал сигареты, закурил.

— Ты бы лучше не курил! — после молчания сказала Лариса.

— Почему?

— Ну потому что не умеешь.

— Ты знаешь, — сказал я, — хочу я Ниготкова сам за руки схватить. А то все думают — я к нему придираюсь… Это ведь его друзья так меня разукрасили.

— Ах, вот оно что! — она кулачком стукнула себя по колену. — Ну Ниготков!..

— Лариса, поедем в эту самую Подлунную. Сейчас же, — решительно сказал я, поднимаясь со скамьи.

— Зачем это?.. Да и поздно ведь, Костя.

— Ерунда! До Остинки на электричке — полчаса. Поезжай сейчас же домой. Возьми какую-нибудь пустую банку с авоськой. Поедем в гости к бабушке Анисье. Вроде бы за медом. Может быть, вначале ты одна к ней зайдешь. Там увидим… Посмотрим, что там делается.

Мы договорились с Ларисой встретиться в скверике у кинотеатра «Аленка».

Я посадил ее на трамвай, а сам пошел в гастроном. Купил сыру и конфет. Из магазина направился к кинотеатру. Постояв перед афишами, вошел в вестибюль. Так, из пустого любопытства.

И вдруг у меня за спиной кто-то радостно проворковал:

— О-о, Костюшка! Сколько лет, сколько зим…

— Ниготков?! — рефлекторно отпрянув, воскликнул я.

— Здоров, Костя! — с каким-то обыденным видом, по-братски протянул он мне свою темную, грязно-сиреневую руку и со взмокшего лба, более светлого, чем сливяно-фиолетовые щеки, сдвинул шляпу на затылок. — Че, в кино, что ли?.. Фильм интересный, не знаешь?

— Интересный, говорят, — уже спокойней сказал я. — Стоит посмотреть.

— А я вот половину свою не дождусь. Два билета вот только что купил… — то разглядывая билеты, то вертя по сторонам головой, быстро говорил он. — А ее все нету. И ведь через двадцать минут начало. Недавно, Костя, женился я. Второй раз… — Он как бы пренебрежительно махнул на себя рукой, улыбнулся и смущенно опустил голову. — Такая вот се ля ви, дружок. А то ведь нам, холостякам, на цветах, подношениях и разориться ничего не стоит. А женщины ведь любят, когда им цветы дарят. Конца не видно! — довольно засмеялся он и вдруг странно так уставился на меня.

— Поздравляю, Демид Велимирович, — сказал я, не веря ни одному его слову.

— Спасибо, дружок!

— А цветы ведь и после женитьбы и жене, говорят, дарить полагается, — заметил я.

— Что ни говори, Костя, а жена не невеста! При жене какие там цветы… У тебя две копейки не будет? Хочу ей еще раз позвонить. Вышла она или нет…

Я порылся в карманах, нашел и дал ему монету.

— А у тебя, кстати, Константин, как здоровье-то? Не улучшилось зрение?

— Улучшилось, Демид Велимирович. Спасибо. Лучше стал видеть.

— Ну вот и хорошо. Это хорошо!.. Все, Костя, хорошо, что хорошо кончается. А цвет-то этот твой… все еще видишь или как?

— Да, все еще вижу. Сам не рад.

— На обследование так и не ездил, — неодобрительно мотнул он головой. — Ждешь чего-то…

— На днях поеду. Пора уж.

— Обязательно, Костя, надо ехать. А то ведь пурпуровый пигмент… В глазах на сетчатке такой есть… Может у тебя начаться разрушение этого пурпура. Обратно он не восстанавливается. А тогда все: по-человечески цвет ты уже никогда больше не увидишь.

— А вы, оказывается, немало знаете? — восхищенно заметил я.

— А как же! — в тон мне ответил он. — Тоже в свое время естествознанием интересовался! Да-а… — философически протянул он. — А ведь у тебя, Костя, по сути, не зрение нарушено. Это у тебя не с глазами.

— А что же?

— Мозг. Головной мозг! Высшие полушария, возможно. Вот ведь ты ни шиша не знаешь, а я бы мог тебе кой-что и объяснить… У тебя, Константин, разрушены клетки зрительной памяти. Понимаешь? Находятся они в затылочной части человеческого мозга. Поэтому ты неправильно все воспринимаешь. Подозреваешь людей, этим самым оскорбляешь их, наносишь им душевные травмы… И знаешь, как это еще называется, болезнь-то твоя?

— Нет, не знаю.

— «Душевная слепота Мунка» — вот как… Тут тебе и истерия, и умственная неполноценность… Лечиться не станешь — в психиатричку попадешь. А тогда, знаешь…

— Спасибо, товарищ Ниготков. Действительно, как бы светлей теперь стало мне… Хорошо, что вы мне сказали, как эта болезнь называется. А то хожу и даже не знаю, что у меня эта самая «душевная слепота Мунка». Не зря вы тогда, у туннеля, сказали мне, что вы все-таки человек просветительских кровей да и когда-то врачевали. Правда, по ветеринарно-санитарной части вроде бы…

— Эх! — с сожалением вздохнул он. — Побеседовать бы с тобой как следует!.. Парень ты вроде бы и неглупый, да только врача рядом нету.

— Душевного лекаря? — насмешливо спросил я.

— Не смейся: его самого! Слишком уж тебе все ясно. Это беда твоя. Подожди тут: я позвоню.

Он направился к телефону-автомату, а я в это время купил в кассе два билета на тот же сеанс, что и Ниготков, и побежал к скверику.

Лариса меня уже дожидалась. Рядом с ней на скамейке, завязанная в авоське, стояла стеклянная трехлитровая банка.