Роберт Силверберг - Замок лорда Валентина. Хроники Маджипура

Они ехали от города к городу через скучную провинцию. Там были очень скромные полоски зелени — только чтобы соблюсти букву закона. Эта провинция Мазадона была местом, где миллионы жителей занимались торговлей, поскольку Мазадон был воротами всего северо-западного Зимрола для восточных товаров и главным перевалочным пунктом для сухопутных перевозок товаров Пидруда и Тил-Омона, идущих на восток. Они быстро проехали через множество городов, через сам Мазадон, через Бургкас и Тагобар, которые все были тихими и печальными по случаю траура. Всюду болтались желтые полосы ткани — знак скорби. Валентин считал, что это тяжелое дело — закрыть всю провинцию из-за смерти герцога. Что будет делать этот народ, думал он, когда умрет Понтифакс? Как они реагировали на преждевременную смерть Короналя Лорда Вориакса два года назад?

Возможно, конечно, что они относились к смерти местного герцога более серьезно, потому что он был фигурой осязаемой, реальной, жившей среди них, в то время как для народа Зимрола, отделенного тысячами миль от Горного Замка и Лабиринта, власти Маджипура казались более чем абстрактными, мифическими, легендарными, нематериальными. На такой громадной планете центральное правительство не могло бы править с реальной эффективностью, оно лишь осуществляло символический контроль. Валентин подозревал, что стабильность Маджипура в основном зависит от герцогов провинций и муниципальных мэров, внедрявших и поддерживавших указы имперского правительства при условии, что они могут действовать на своих территориях по своему усмотрению.

Как же такой договор может поддерживаться, если Корональ — не посвященный и помазанный принц, а узурпатор, лишенный милости божества, благодаря которой держится столь хрупкая социальная конструкция? — спрашивал он себя.

Он все больше задумывался над такими вопросами в долгие, спокойные, монотонные часы путешествия к востоку. Такие мысли удивляли его самого своей серьезностью, потому что он уже привык к простоте решений, начиная с первых дней в Пидруде, а теперь чувствовал постепенное обогащение и растущую сложность своего мыслительного процесса, как будто чары, наложенные на него, изнашивались и становились тоньше, и его истинный интеллект пробивался сквозь них.

Если это так, значит, подобная магия действительно лежала на нем, как уверяли его постепенно формировавшиеся гипотезы.

Его сомнения таяли с каждым днем, но все-таки он не был уверен.

Во сне он часто теперь видел себя у власти. Однажды он, а не Залзан Кавол руководил труппой жонглеров, в другой раз он в одежде принца председательствовал на каком-то высоком совете метаморфов, которые казались ему странными туманными призраками, не умеющими удержать какую-либо форму дольше минуты. В следующую ночь он увидел себя на рыночной площади в Тагобаре, отправляющим правосудие для торговцев одеждой и продавцов браслетов.

— Вот видишь, — сказала Карабелла, — все сны говорят о власти и величии.

— Власть? Величие? Сидеть на бочке и разбирать дела продавцов льна и хлопка?

— Сны многое трансформируют. Эти видения — метафоры высшего порядка.

Валентин улыбнулся, но согласился с такой интерпретацией.

Однажды ночью, когда они были неподалеку от города Кантора, к нему пришло наиболее ясное видение его предполагаемой прошлой жизни. Он был в комнате с панелями из самых красивых и редких сортов дерева, сверкающими полосами симотана, банникова и темного болотного красного дерева. Он сидел за остроугольным палисандровым столом и подписывал документы.

Направо был герб горящей звезды, рядом находились послушные секретари. Громадное закругленное окно напротив выходило в открытое воздушное пространство, как если бы под ним, окном, находился титанический склон Горы Замка.

Фантазия или беглый фрагмент похороненного прошлого, которое пытается освободиться и всплывает во сне, чтобы приблизиться к поверхности сознательной части его мозга? Он описал кабинет и стол Карабелле и Делиамберу, надеясь, что они знают, как выглядит в реальности кабинет Короналя, но они имели об этом представления не больше, чем о том, что подают на завтрак Понтифаксу. Вруон спросил Валентина, каким он осознавал себя, когда сидел за палисандровым столом: золотоволосым, как Валентин — жонглер, или брюнетом, как Корональ, когда шествовал через Пидруд и западные провинции.

— Темноволосым, — тут же ответил Валентин.

Он нахмурился.

— Ведь я сидел за столом и не видел себя. Однако…

— Во сне мы часто видим себя своими глазами, — сказала Карабелла.

— Может, я был блондином, и брюнетом, сначала одним, потом другим. Переход ускользает от меня. Сначала один, потом другой?

— Да, — сказал Делиамбер.

После многодневного утомительного путешествия они доехали почти до Кантора.

Этот главный город северной части центрального Зимрола располагался на изрезанной местности, прерываемой озерами, высокими холмами и темными непроходимыми лесами. Дорога, выбранная Делиамбером, вела фургон через юго-западные предместья города, называемые Горячим Кантором, потому что здесь были громадные шипящие гейзеры и широкое розовое озеро, зловеще булькавшее и пузырившееся, и фумаролы, из которых каждые пять минут вылетали облака зеленоватого газа, сопровождаемые рыгающим звуком и глубоким подземным стоном. Небо здесь было тяжелым от густых облаков цвета потускневшего жемчуга, и хотя в стране был еще конец лета, резкий пронзительный ветер с севера был по-осеннему холодным.

Горячий Кантор отделяла от собственно города река Зимр, самая большая в Зимроле. Когда путешественники вышли к ней, фургон после старинных узких улиц внезапно оказался на широкой эспланаде, ведущей к мосту Кантора. Валентин был удивлен.

— В чем дело? — спросила Карабелла.

— Река… я никогда не думал, что есть такие большие реки.

— Ты не видел рек?

— Нет никакого сравнения с Пидрудом. А до Пидруда я ничего не помню.

— Нигде нет реки, сравнимой с Зимром, — сказал Слит. — Не мешай ему удивляться, Карабелла.

Всюду, насколько мог видеть Валентин, темные воды Зимра достигали горизонта. Река была в этом месте так широка, что больше походила на бухту.

Он едва мог разглядеть квадратные башни Кантора на другом берегу. Восемь или десять мощных мостов перекидывались через реку. Они были так велики, что Валентин удивлялся, как их удалось построить.

Тот, который находился прямо перед ним, мост Кантора, был шириной в четыре шоссе. Петлявшие арки поднимались и опускались, и снова поднимались громадными скачками от берега к берегу. Чуть ниже по реке был мост совершенно иной конструкции: тяжелое кирпичное ложе покоилось на поразительно высоких мостовых быках, а вверх по течению был мост, как бы стеклянный, и он весь искрился. Делиамбер сказал: