Октавиан Стампас - Рыцарь Христа (Тамплиеры - 1)

- Впал я в грех, и нет мне прощения! Возьмите ваш Канорус и отрубите мою глупую тыкву. Я ведь, сударь вы мой, человек неженатый, вот и тянет меня женская сила, притягивает, манит. Я и поддался словам и ласкам Мелузины. Долго мы с ней предавались любовным утехам. И так, и сяк, и по всякому, только вдруг увидел я, что бегу на четырех ногах, будто кабан, а она сидит у меня на загривке да погоняет, чтобы я, значит, быстрее бежал. Вот какое глупое и позорное паскудство со мною свершилось. Бегу я и всхрюкиваю, да бегу-то резво эдак, весело, прямо как ваш Гипериончик. Она же знай меня пятками похлопывает. Смутно помню, какой дорогой и куда мы прискакали, в голове у меня сильный дурман стал кружиться. Но я все же запомнил, что там была площадка круглая, выложенная огромными каменными глыбами. Посредине колодец, и то ли кто-то сказал мне, то ли я каким-то образом сам догадался, но только тот колодец был не что иное, как вход в адские чертоги. Вокруг него разноцветными камнями выложена вот такая фигура. - Аттила взял из камина уголек и намалевал на полу знак микрокосма. - А еще шире другая. - Он нарисовал макрокосм. - И еще всякие значки и фигуры, я уж и не упомню ни одной, больно чудные, закорючистые. Туда, к этому колодцу, сходились всякие голые мужчины и женщины, были среди них и знакомые мне, я их, кажется, в Бамберге видывал.

- А Генрих? - спросил я, затаив дыхание.

- Врать не стану. Генриха там не было, но кто-то говорил, что и его со временем ожидают, только вот когда, в тот ли день или в какой другой, не знаю. Да и вообще я после этого повалился на бок, как хряк, которому проткнули сердце, и провалился в неизвестную бездну. Слава Богу, что не в адский чертог. И мне было очень даже приятно проваливаться. Если бы только знал, что ждет меня, когда я проснусь. А ждало меня вот что. Только я открыл глаза и стал припоминать, где я, что я и где нахожусь, как надо мною склонились две отвратительные рожи. "Этот?" - спросила одна рожа. "Этот",отвечает другая. "Понесли",- говорит еще кто-то рядом. Тут меня взяли за руки и за ноги и куда-то потащили. Сил же у меня не было никаких, и я послушно позволял им меня нести. И вот, сударь, поднесли они меня к краю пропасти, да и сбросили бедного Аттилу...- И мой оруженосец снова безутешно и громко разрыдался, вспоминая, как его бросили в пропасть.

Снова успокоив его, я услышал окончание рассказа, которое состояло в том, что он все же не погиб, упав в пропасть, а очнулся с переломанными ребрами и пополз вверх. Видимо, это была не совсем уж пропасть, а просто глубокий овраг. Но раз уж злые люди бросили туда моего доброго Аттилу, должно быть, они мечтали, что он разобьется насмерть. Чудо спасло его. Он лишь получил сильные ушибы и переломы, но остался жив, выбрался из места, предназначенного ему для гибели, и, поскольку нога у него опухла и на нее невозможно было наступать, он боком пополз, задыхаясь от боли и теряя сознание. Наконец его подобрали какие-то добрые люди, сильно отругали, назвав тупым и безмозглым "чучо", но все же принесли в какую-то ветхую хижину и в ней выхаживали до тех пор, пока он не смог вставать и передвигаться.

- Но и до сих пор, сударь, не могу дыхнуть так, чтоб без боли. Вот вдыхаю и моченьки нет, как хочется кричать и плакать. Должно быть, у меня ни одного ребрышка не осталось не треснутого, так что, если вы и надумаете наказать меня телесно, то не бейте по груди и бокам, а также по спине и левой ноге, да и правая рука у меня очень сильно болит до сих пор.

- Что же, остается, значит, только правая нога, левая рука и афедрон. Не так ли? - улыбнулся я.

- Честно говоря, и афедрон у меня весь в синяках,- потупился Аттила.

- Ну ладно, придется отложить порку до лучших времен, когда у тебя ничего не будет болеть.

- Боюсь, сударь, что после такого падения в пропасть на мне теперь да самой смертной смертушки все будет болеть ужасной болью,- морщась прокряхтел лукавый мой оруженосец.

- Ну хорошо, а теперь скажи мне от чистого сердца, где ты больше всего наврал - когда плел про то, как на тебе ехала Мелузина, про колодец, спускающийся прямиком в ад или про то, как тебя ни за что, просто так взяли и сбросили в пропасть?

- Не сойти мне с этого места, если я хоть в чем-то из рассказанного приврал. Приукрасить, может быть, и приукрасил, но все это - сущая правда, и верьте своему верному слуге, так все и было.

- А если мы сейчас поедем туда, на эту гору... Как ты говоришь, она называется? - спросил я.

- Броккум, сударь,- ответил Аттила.

- Так вот, если мы поедем туда, ты найдешь то место, где, как утверждаешь, был вход в преисподнюю?

- О нет, господин Луне, умоляю вас, не нужно туда ездить. Зачем самим ходить в гости к чорту, если чорт и так везде и всюду нас подкарауливает, желая получить наши души в свое пекло. У меня мороз по коже от одного воспоминания. Я слышал крики грешников, доносящиеся из адских недр.

- Так вот, Аттила, если ты отказываешься меня туда везти, объявляю тебе, что ты лгун и все придумал от слова до слова,- твердо произнес я.

Аттила стал чесать себе загривок. Затем сказал:

- Но нам, сударь, и невозможно ехать на Броккум, ведь мы должны сегодня украсть усопшую Адельгейду.

- Во-первых, не усопшую, а уснувшую,- поправил я его.- А во-вторых, у нас еще куча времени, и до темноты мы успеем несколько раз доехать до Вероны и побывать на Броккуме. Мне все равно не сидится на месте, и я с ума сойду, пока дождусь вечера. Собирайся. Через полчаса мы выезжаем. Или я буду считать тебя подлым лжецом и стану подыскивать себе иного оруженосца.

- Иного? - чуть не плача выпалил Аттила.- Я спешил поправиться после ушибов, волнуясь и переживая за вас, а вы мечтаете об ином оруженосце? Как вам не стыдно, сударь? Воля ваша, поехали на Броккум. Пусть старого Газдага Аттилу еще раз бросят в пропасть, пусть. Тогда вы, наконец, удовлетворите свое желание насчет иного оруженосца.

Через полчаса мы выехали из Мантуи. Когда вдалеке стал виден Этч, свернули вправо и целую милю ехали наискосок, покуда не добрались до берега реки. Мост оказался неподалеку, правда такой старый и разваленный, что кобыла Аттилы провалилась ногой, ступив на гнилое бревно, и потом стала хромать. На другом берегу в отдалении перед нами открылась невысокая горная гряда.

- Там, что ли, твой Броккум? - спросил я.

- Там. И не мой он вовсе,- ответил Аттила.- И видит Бог, не нужно нам туда, сударь...

- А я говорю, нужно,- упрямо настаивал я на своем. Сам не знаю, что меня тянуло туда. Мне подспудно казалось, что я что-то еще узнаю о Генрихе, что-то окончательное, получу подтверждение своему праву на бунт против собственного императора, которому я присягал еще так недавно.

Когда мы добрались до гор, солнце уже стало клониться к закату. По пути нам повстречались лишь несколько крестьян, но когда мы приблизились к подножию Броккума, здесь стоял пост из пяти человек под командованием барона Эльзериха Пупилле, с которым мы успели познакомиться в Вероне. Он знал, что я один из приближенных императора, но не знал, что этого приближенного император в случае поимки вновь бы заставил бросить в реку, если б не придумал чего-нибудь похуже. Приветствовав Эльзериха, я соврал ему, что по поручению императора мне нужно подняться на верх.