Кристофер Прист - Опрокинутый мир

Следуя уже проторенным путем рассуждений, я понял, что изучение истории Планеты Земля было особенно полезно тем, кто становился гильдиерами-меновщиками, но к ответу на интересующие меня вопросы этот вывод не приближал ни на шаг. История, преподанная нам в яслях, начиналась и заканчивалась на Планете Земля, и в ней не обнаруживалось и намека на то, каким образом Город очутился в нашем опрокинутом мире, и на то, кто были его основатели и откуда они пришли.

Одно из двух: или об этом сознательно умалчивают, или за давностью лет сами запамятовали все, что знал раньше.

Надо полагать, многие гильдиеры бились над теми же загадками, силясь выстроить какую-то систему представлений, и, по всей вероятности, где-то в недрах Города существовали либо набор готовых ответов, либо общепринятая гипотеза, с которой я еще не сталкивался. Но я уже усвоил неписаные законы, укоренившиеся в сознании каждого полноправного гильдиера. Чтобы выжить в этом мире, следовало действовать, рассчитывая только на самих себя: в коллективном плане — без устали перемещая Город на север, прочь от зоны жутких линейных искажений, а в личном — приучаясь жить независимо от других. Разведчик Дентон был именно таким независимым, самостоятельным человеком, такими же в большинстве своем были и все другие, с кем мне доводилось общаться. И я хотел быть как все и делать выводы без посторонней помощи. Я мог бы поделиться своими раздумьями с Дентоном, но предпочел промолчать.

Наше продвижение на север никак нельзя было назвать ни быстрым, ни прямым. Вместо того, чтобы ехать строго на север, мы ежедневно отклонялись то к востоку, то к западу. Время от времени Дентон определял наше местонахождение по отношению к оптимуму, и ни разу не случилось, чтобы мы обогнали его больше чем на пятнадцать миль. В конце концов я поинтересовался, что мешает нам забраться еще дальше.

— Вообще говоря, — ответил он, — обычно мы уезжаем как можно севернее. Но Город в критической ситуации. И мы ищем не просто самый легкий маршрут, но еще и такой, который позволял бы нам успешно защищаться.

Составляемая нами карта день ото дня становилась все полнее и подробнее. Дентон разрешил мне работать с аппаратурой, когда и сколько я захочу, и вскоре я наловчился управляться с ней не хуже, чем он. Я выучился проводить геодезическую съемку местности, замерять высоту холмов, определять положение любой точки относительно оптимума. А более всего мне нравилось возиться с видеокамерой — моему наставнику приходилось даже сдерживать мой энтузиазм, чтобы я не разрядил батареи.

Все вокруг дышало миром и покоем, все было так несхоже с напряженной обстановкой в Городе, да и Дентон, даром что молчун, оказался умным и приятным компаньоном. Беспокоило одно: я уже потерял счет времени — во всяком случае прошло не менее двадцати дней, а он вроде бы и не собирался возвращаться домой.

На всем пути мы повстречали лишь одну деревушку, приютившуюся в неглубокой долине. Подъезжать к ней мы не рискнули — Дентон просто пометил ее на карте, проставив рядом ориентировочное число жителей.

Ландшафт становился все зеленее, все живописнее. Солнце палило по-прежнему беспощадно, зато здесь чаще выпадали дожди, особенно по ночам, и мы то и дело натыкались на ручейки и речки. Все, на что падал взор: естественные препятствия, особенности местности — Дентон заносил на карту без комментариев. В задачу разведчиков будущего не входило выбирать или рекомендовать Городу дальнейший маршрут; наша деятельность исчерпывалась тем, что мы готовили точный и объективный отчет о том, что таится впереди.

Красота окружающей нас местности успокаивала, расслабляла, притупляла бдительность. Через полтора-два десятка миль Город минует эти места, по существу, не обратив ни на что внимания. Своеобразная эстетика путейцев и движенцев предпочла бы этой цветущей, ласкающей взор природе вытертую ветрами пустыню.

В часы, свободные от замеров и съемок, я по-прежнему предавался размышлениям. Нет, даже при желании я не смог бы вычеркнуть из памяти немыслимую картину мира, распростертого передо мной. Томительно долгие ясельные годы определенно скрывали какой-то момент, который подсознательно готовил меня к этому зрелищу, — но какой и когда? Мы живем в плену аксиом; если нам исподволь внушали, что мир, по которому перемещается Город, ничем не отличается от любого другого мира, то не логично ли допустить, что нас так же исподволь готовили к догадке диаметрально противоположной?

Подготовка к этому немыслимому зрелищу для меня началась вроде бы в то утро, когда Дентон впервые вывел меня из Города, чтобы я собственными глазами убедился, что солнце похоже на что угодно, только не на шар. И все-таки было и что-то еще… раньше, гораздо раньше.

Я выждал еще два-три дня, вороша память всякий раз, когда выдавалась свободная минута, затем меня осенило. Как-то под вечер мы с Дентоном разбили лагерь в открытой местности неподалеку от широкой, ленивой реки, и тут я, взяв видеокамеру и записывающий блок, в одиночку отправился на пологий холм примерно в полумиле от лагеря. С вершины холма открывался широкий вид на северо-восток.

По мере того, как солнце склонялось к горизонту, атмосферная дымка смягчала его сияние, и, как всегда, стали различимы контуры массивного диска с устремленными вверх и вниз остриями. Я включил камеру и снял панораму заката. Потом перемотал пленку и убедился, что изображение получилось четкое и устойчивое.

Кажется, я мог бы любоваться закатами без конца. Небо наливалось багрянцем, диск скрывался за горизонтом, а следом стремительно уходило верхнее острие. Еще несколько минут в центре багрового зарева горело как бы оранжево-белое пятнышко, потом оно исчезало, и наступала ночь.

Я снова прокрутил пленку, следя за солнцем на крошечном экранчике. Остановив кадр, я снижал яркость изображения до тех пор, пока контур светила не стал совершенно отчетливым.

Передо мной в миниатюре возник образ мира. Моего мира. И я был уверен, что видел это образ неоднократно — задолго до того, как покинул тесные стены яслей. Странные симметричные изгибы напоминали какой-то чертеж, который мне когда-то показывали…

Я долго вглядывался в экранчик, потом во мне заговорила совесть, и я отключил питание — батареи следовало поберечь. Я даже не сразу вернулся к Дентону, мучительно припоминая, когда же и кто же нарисовал на картоне четыре кривых и поднял листок над головой, чтобы мы запомнили форму мира, в котором борется за существование неповоротливый Город Земля.

Карта, которую составляли мы с Дентоном, мало-помалу приобрела законченный вид. Нарисованная на свитке плотной бумаги, она смахивала на длинную узкую воронку — острием воронки служила рощица примерно в миле на север от той точки, где мы видели Город в последний раз. Весь наш извилистый путь уместился в границах этой воронки, — таким образом, крупные объекты были обмерены по периметру, и собранные данные мы проверили и перепроверили.