Юрий Брайдер - Гвоздь в башке

Впрочем, долго околачиваться на палубе нам не позволили. Всех пленников загнали в трюм и там освободили от пут. Бежать было некуда — судно уже быстро удалялось от берега, о чем свидетельствовало равномерное плюханье весел и сразу усилившаяся качка.

(Забыл сказать, что время для выхода из гавани моряки выбрали не самое удобное — серая мгла заволокла небо, и ветер гнал с востока довольно приличную волну.)

Никаких лежаков или гамаков нам, конечно же, не полагалось, но я успел захватить плацкартное место в носу судна, где были сложены запасные паруса, да и качало меньше. Сразу скажу, что в смысле бытовых удобств трюм не шел ни в какое сравнение с земляной тюрьмой, которую мы недавно покинули. Здесь было прохладно и сравнительно сухо, от дощатой обивки шел приятный смолистый запах, а в корме помещался вместительный глиняный сосуд со свежей водой. Спутники у меня оказались все как на подбор — сплошь молодые парни крепкого телосложения. Ни женщин, ни детей. На мои вопросы, заданные по-киммерийски, никто не отозвался. Стало быть, общества соплеменников я лишился надолго, а может быть — навсегда.

На первых порах кормежка нам почти не требовалась — море продолжало штормить, и от интенсивной килевой качки выворачивало нутро даже у кочевников, привычных к постоянной тряске.

В финикийском языке я был ни бум-бум (очередное упущение профессора Мордасова), но однажды в присутствии носатого и брюхатого моряка, чаше других посещавшего трюм, решился на такой эксперимент — ткнул себя пальцем в грудь и с вопросительной интонацией молвил по-древнеегипетски:

— Хемуу? — что означало «раб».

Финикиец не то чтобы удивился, а как-то сразу насторожился однако произнес в ответ короткую фразу, из которой я понял только одно слово «шерден», то бишь «чужеземец, состоящий на военной службе фараона».

Вот, оказывается, какая участь нам уготована — участь наемников, солдат удачи, гвардейцев фараона, которым тот доверяет куда больше, чем собственным соотечественникам.

Ну что же — и на том спасибо! Лично меня такая перспектива вполне устраивает. А то ведь могли сделать и евнухом в гареме.

Буря трепала судно вплоть до следующей гавани, где запасы воды и продовольствия были пополнены. В этот день вместо опостылевших сухарей и вяленой рыбы нам довелось отведать свежих лепешек с медом и винограда.

Все бы хорошо, но я никак не мог забыть несчастного Бусю. Ведь это было единственное живое существо, к которому я успел здесь по-настоящему привязаться…

Не знаю, сколько времени занимает переход из Черного моря к берегам Египта в двадцатом веке, но мы провели в пути больше месяца.

За этот срок случилось несколько примечательных событий, каждое из которых могло круто изменить мою судьбу.

Сначала где-то в Эгейском море (дабы не засорять текст сносками, я стараюсь везде употреблять современные географические названия) за нами увязались пираты.

Стоял штиль, а это означало, что исход погони зависит не от сноровки матросов, управляющих парусом, и не от искусства кормчего, а исключительно от силы и выносливости гребцов. Пиратский корабль был крупнее и тяжелее нашего, особенно за счет носового тарана, зато и весел имел чуть ли не вдвое больше. На каждом гребке он выигрывал у нас чуть ли не полкорпуса.

Однако когда на палубу высыпали отъевшиеся и отоспавшиеся в трюме пленники, ситуация изменилась кардинальным образом. К полусотне гребцов добавилось еще столько же, и наше судно стало быстро увеличивать дистанцию. Скоро чужая мачта, на которой тряпкой болтался парус, и чужая носовая фигура, изображавшая грифона, исчезли за горизонтом.

Это был идеальный момент для захвата судна — вряд ли пузатые торгаши и хилая матросня устояли бы против сплоченной массы молодых и сильных пленников. Однако среди нас не нашлось сильного и решительного вожака, да и моря эти дети степей боялись куда больше, чем будущей подневольной службы…

По пути мы еще трижды заходили в порты, где невольничьи рынки были столь же обычным атрибутом повседневной жизни, как маяки или храмы. Скоро в трюме стало тесновато. Новоселы принадлежали к самым разным расам и народам. Появилась даже парочка негров, чьи плоские носы так и хотелось вытянуть до надлежащего размера.

Пленники уже не чурались друг друга, как прежде, а старались наладить хоть какие-то, пусть и самые элементарные взаимоотношения. Общение происходило на невообразимом жаргоне, состоявшем из египетских, греческих, финикийских и еще неведомо каких слов. На этом языке можно было попросить об одолжении или, наоборот, пригрозить, но рассуждать на отвлеченные темы он не позволял.

Скученность еще никогда не приводила ни к чему хорошему, смею вас уверить. Пословицу «в тесноте, да не в обиде» мог придумать только какой-нибудь садомазохист. Куда ближе к истине другая пословица — «коли тесно, так и курицу с насеста спихнешь».

Самое занятное, что враждовали не только люди, вынужденные пробиваться за водой и пищей чуть ли не по головам соседей, но и паразитирующие на их телах насекомые. (Об этом я сужу потому, что шестиногие квартиранты, досель спокойно обитавшие в складках моего платья, вдруг словно взбесились.)

Вполне вероятно, что киммерийские вши издревле презирали вшей ахейских, а те, в свою очередь, ненавидели собратьев-шумер.

Мрачные предчувствия подсказывали мне, что добром это вавилонское столпотворение не кончится. Так оно в итоге и оказалось.

В одно не слишком прекрасное утро в трюме началось смятение — кто-то из будущих шерденов (кстати сказать, попавший на судно сравнительно недавно) был найден мертвым. Внешний вид покойника не оставлял никаких сомнений в том, что он стал жертвой какой-то заразы, всегда таившейся в портовых трущобах юга и временами принимавшей масштабы эпидемии. Его распухшее лицо покрывали багровые нарывы, а изо рта и носа истекал зловонный гной.

Позвали трюмного надсмотрщика, но тот, едва взглянув на мертвеца, пробкой вылетел наружу.

Между тем двое соплеменников усопшего принялись обмывать его, черпая воду ладонями прямо из сосуда. Зазвучала заунывная молитва, предназначенная неизвестно какому богу..

В этот день я не притронулся ни к воде, ни к пище, которую нам теперь швыряли через верхний люк.

Спустя сутки умер один из тех, кто принимал участие в поминальном обряде. Болезнь, погубившая его, имела аналогичные симптомы, к которым, правда, добавилась мучительная кровавая рвота.

Ошалевшие от животного ужаса пленники непрерывно колотили в палубу и борта судна, но команда выносить покойников последовала лишь после того, как число таковых достигло полудюжины, а от трупного запаха нельзя было продохнуть.