Георгий Зотов - Москау

Девушка встаёт из постели. Подходит ко мне – вплотную.

– Нет. – Ольга смотрит в мои глаза. – Он такой, как вы описали. Кажется, жизнь проклята. Уверена, и параллельные миры разложились, как мертвечина, политики там – суки и подлецы, а любая власть – зло. Но пусть из двух зол победит меньшее. Другой мир – фигня, я не спорю. Но он так нахлебался кровью, что и спустя семьдесят лет боится масштабных войн. Да, я ненавижу национал-социализм, я горела желанием сражаться с режимом, проигравшим там, но победившим здесь: плевать я хочу на салоны красоты, райзепоездки и кауф-хофы. Шварцкопфы приняли меня с распростёртыми объятиями.

Как мило. Заколебал пафос этих гламурных дамочек. Носят бриллианты, лечатся у лучших онкологов, светятся на телеэкране, пьют шампанское, небрежно швыряются марлом в спа-салонах. И при этом просто мечтают делать революцию: ах, святое дело, кинуть гранаточку в патруль и вывесить видео в Сёгунэ. Но по справедливости… Как бы я сам поступил на её месте? Ну, вот честно? Если бы на моих глазах жгли детей, я достоверно бы знал про изуверские опыты психа Менгеле – и был в курсе, что окружение фюрера состоит из отъявленных мясников? Неужели преспокойнейшим образом сел бы на кухне попивать кофе, отмахиваясь, что это не моё дело… Сумел бы я отстраниться и жить как раньше… Или меня бы стошнило от сплошной фальши системы? Неизвестно. Такие люди, как Локтев, наверняка понимают, чьим наследникам они служат, – но, похоже, это их не волнует. Ох, как же раскалывается голова. Я не хочу ничего решать. Моя вера в рейх трещит по швам, но шварцкопфы… терпеть их не могу. В глазах плавают красные пятна. Не могли бы и те, и другие сделать одолжение и дружно провалиться к чёртовой матери?

– Хочется задать логичный вопрос… Не стоило ли вам рассказать мне всё сразу?

– Неужели? Вот скажите откровенно, вы бы мне поверили?

Мне нечего ответить. Конечно, не поверил бы.

Она кладёт руки мне на плечи. Ладони горячие, как огонь, – чувствую даже через ткань.

– Зачем я вам нужен? По-моему, пора признаться…

Она шепчет мне на ухо. Горячечно, прерывисто. Губы касаются мочки, и да… это очень возбуждающе. Она сбивчиво объясняет. Хм, специфическое признание.

Но многое ли из того, что произошло с нами, нормально?

У меня нет никакого желания сопротивляться.

– Хорошо, – вздыхаю я. – Без проблем. Я помню, вы мне обещали… Но если я так сделаю – заражение закончится? По крайней мере, есть ли в этом случае хоть один шанс?

– Извините за философию – мне вовсе не похуй, что случится с вами, – кивает она. – Да, тогда всё встанет на свои места. Я старалась поступить иначе, но… не получается. Придётся поменять метод. Нам нужно вылетать отсюда… и чем скорее, тем лучше.

Я едва не поперхнулся виски.

– Вылетать?! – Да я просто ушам своим не верю. – Так просто? Мы и правда, как два дурака, купим билет, поедем во флюгхафен и взлетим откуда-то на «юнкерсе»? Не перенесёмся через пространство и время, оставляя город в огне? Как нудно.

Она не раздражается в ответ. Взрывается, как граната.

– Прекратите ваши интеллектуальные издёвки! Я же говорила, для перемещения нашим жизням должна угрожать смертельная опасность. И что прикажете сделать? Выйти на улицу и по мобильному вызвать бомбардировщик люфтваффе? Это можно, только куда нас швырнёт? В Австралию, на остров в океане, в Африку? О, как с вами тяжело!

Восхитительная экспансия… Поневоле явится мысль: какова она в постели?

Так, а почему я опасаюсь об этом думать? И прерываю себя на самом интересном?

У меня ведь явное предубеждение против этого романа. Да, тому несколько объяснений. Как офицер СС, я не хочу, чтобы меня, пусть даже и в постели, оседлала активистка шварцкопфов. Я вёл отличную игру в неуступчивость, продержался кучу недель, вытерпев её ежевечернюю мастурбацию (а это, знаете ли, было нелегко!). Неохота дать Ольге почувствовать себя победительницей. Но сейчас… феерично, насколько вдруг мне стало плевать. Десять часов утра, мы проговорили всю ночь. Она так близко ко мне – и притягивает, словно магнит. Я не хочу её отпускать – наше время пришло.

Скрежет. В замке поворачивается ключ.

…Это вернулся доктор Сорокин. Блядь… Наставник, ну как же вы не вовремя!

Глава 8. Харун ар-Рашид

(Москау, переулок Молота Тора)

Жан-Пьер далеко не сразу пришёл к этому решению. После озарения в «Бюргербройкеллер» он кропотливо перебрал сотни вариантов – и логичных, и самых абсурдных. Вначале на домашнем компьютере. Затем проверил догадки на профессиональной японской аппаратуре, у знакомого в отделе прослушки гестапо. Тот подтвердил: да, это ТЕ САМЫЕ голоса. Сжав зубы, оберштурмфюрер пытался опровергнуть своё же открытие, искал признаки ошибок, несоответствий, электронного сбоя. Но факты, словно усмехаясь, говорили ему: увы, дорогуша, ты полностью прав. Вчера Карасик не вышел на работу – никого не предупредив, первый раз в жизни. Жан-Пьер засел дома, заперся на все засовы. Он сутки ничего не ел, лишь пил ледяную воду, вновь и вновь гоняя подобранные им слова через наушники, он старался понять… Голова распухала от массы предположений… В первую очередь – ЗАЧЕМ ЖЕ ЭТО ДЕЛАЕТСЯ?

Самая лояльная версия – просто для безопасности. Чтобы шварцкопфы не добрались до лидеров Триумвирата. Давно уже не секрет – щупальца Сопротивления опутали все структуры Управления имперской безопасности, агентуры «лесных братьев» хватает и среди офицеров вермахта, – кто сказал, что их не могли внедрить в аппарат Триумвирата? Секретность оправдана, другое дело… до какого уровня? Лидеры рейхскомиссариата Москау не появляются не телевидении, обращения по радио зачитывают дикторы, публика никогда не слышит голосов вождей, не видит подписей под указами в газетах – только печать чёрного солнца. Даже на день рождения богини Фрейи (в Москау действовал календарь исландских викингов, где год делился на лунные месяцы – от одного полнолуния до другого), означающее конец цикла, главное телепоздравление произносит улыбчивая блондинка Хелен Штайн, самая популярная актриса Третьей империи. Просто параноидальная осторожность. Они боятся, что кто-то раскопает их имена? О, если бы дело было в этом… Любой человек, узнав шокирующее известие, с облегчением скажет: «На самом деле, я давно об этом догадывался». Мол, были какие-то слова, мимолётные подсказки, действия, на что он просто не обращал внимания, – но они отложились в голове. Жан-Пьер, изводясь, никак не мог поверить в свои же выводы – неужели всё ТАК ПРОСТО? Неужели это то, о чём он всегда подозревал внутри себя? Он забыл про лабораторию. Забыл про раздражитель. Отринул мысли о Павле, не выходящем на связь. Да хрен бы с ними со всеми. Тут такое, что рехнуться можно.