Владимир Петров-Одинец - Нечаянный колдун

«А качнуть туда силы?» — мелькнул образ: мчит энергия по большим и маленьким сосудам, вливается, увеличивая, подпитывая сияние. И впрямь, шар стал ярче. Матвеич наддал, уж больно интересно оказалось ставить опыты на себе. Руки горели без боли, давая обратную связь — много силы накопилось, мол! Энергетический шар пружинил в ладонях, не давая сомкнуть их на плотной структуре сияния. Наверное, так выглядят описанные в фэнтези файрболы.

«Метнуть, как предписывают? Вроде, снежок?» — Рука чесалась швырнуть, но осторожность не покинула голову: — «Ни к чему. Друзей здесь нет. А другим и знать не надо».

Вспомнилось, с каким эффектным грохотом прекратила свое существование шаровая молния, при нем отслоившаяся от линейной мамашки. Молния выпала из туч, ослепительно вплелась в трубу и с сухим оглушительным бабахом впиталась в землю, расплавив медную плетенку заземления, оказавшуюся рядом. Осиротевший шарик полетал секунд несколько, не зная, на что решиться. Потрескивая, подплыл к кабелю снижения от коллективной антенны и лопнул. Погибли все телевизоры подъезда. Этот ослепительный шар раза с два больше. Вот уж гроханет! А если забрать энергию обратно? Матвеич представил, как греет озябшие ладони у костра. Яркость слабела, но гораздо медленнее, чем собиралась. Зато в теле появилась легкость и нечто похожее на чувство опьянения. Забавно… Мысли вернулись к ночи побоища:

— «Иженеровича убил голубой свет. Как этот, что на ладонях. Кстати, стал совсем слабым. А на ойротах багровое свечение… На зомби — совсем слабое… Как этот красноватый отсвет в дальнем углу… Сухощавый, Кирилл! Опа, приплыли…»

Нахлынула тревога. Багровый цвет! Значит, потенциально опасен, готов прирезать. Как ойрот. Одно дело — ждать, когда сосуд в голове лопнет, другое — когда лезвием по горлу чиркнут! С чего бы это сухощавый «засветился»? Выглядел нормально и вдруг побагровел?

— «Неужели у меня повысилась восприимчивость? Какая восприимчивость, что за бред! Я что, колдун, экстрасенс? А почему нет? Голубое свечение рук — было? Может, цвет меняется при агрессии? Попробовать самому, чтобы покраснеть, пусть даже от стыда за дурь собственную? А попробую…» — любопытство раздирало врача.

Усвоенная энергия дала такую бодрость, что сна ни в одном глазу. Но настроить себя на убийство не удалось. Категорически не хотелось никому причинять вред. Собственно, даже тех ойротов он бы не тронул, разве что оглушил. Нет, это вряд ли — слишком быстры… Вот одурманить бы их, обездвижить, связать и сдать милиции…

Припомнилось, как тетка Лида, травница и ворожея делала наговоры. Пришептывала какие-то стишата в заунывном размере, усиленно двигала ручонками с краев к центру, словно взбивала подушку. Вдруг ожил спокойный было комок в мозгу, начал пульсировать, распространяя легкую тошноту. Вернулось чувство обреченности, скорой смерти. Мелькнуло и ушло, оставив злость и упрямство — так просто не сдохну! Как дед Фишка из прочитанных в детстве книг, чьих? Мельникова-Печерского, или Шишкова? «Угрюм-река»? Раздражение нарастало. Захотелось из принципа, из упрямства, доказать себе, что могу, еще могу! А что именно? Ни одной здравой мысли не пришло. Зато проскочила идиотская:

— «Наколдую зрение сквозь стену. Значит, так: сочиняю стих, сгребаю руками в кучку энергию, чтобы направить ее в глаза, для восприимчивости ко всем диапазонам… К каким диапазонам, Горлов? Ты что, вовсе дурак, забыл устройство глаза? Кроме тех лучей, что преломляются через хрусталик, и могут быть восприняты сетчаткой, палочками и колбочками, никакие другие до мозга не дойдут. Ты их не сможешь почувствовать, нечем!»

Идея умерла, не получив шанса на реализацию. А вот следующая показалась разумной — настроить мозг на враждебное присутствие, как на багровый цвет. Если эмпатия и антипатия существует, типа особой связи матери с детьми, то эту волну, только с отрицательным знаком, можно поймать.

Матвеич поворочался в спальнике, сменил позу, чтобы отлёжаные места не мешали. Приложил ладони к вискам, начал тихонько бормотать, стараясь уложиться в размер. Получалось мешанина, ничуть не хуже, чем у стихоплетов. Стесняться некого и шепот лился без затруднений:

— «Как ветер таежный, лети дух тревожный,как тучи по небу, как птица по ветру.Кто смерти желает, убить нас мечтает,проведай и быстро примчися назад…»

Этот речитатив Матвеич повторял, представляя, как из головы вылетает поисковый луч, словно из радара. Кто б знал, что в памяти застрянет картинка с армейских сборов, когда «партизаны» отогревались в кунге локаторщиков? Так вот, луч смещается в сторону, описывая полный круг. И…

И ничего. Зато понял, что, лежа на боку, он занимается ерундой, обшаривает небо. Пришлось повторить круговой поиск сидя. И сразу почудилось, будто есть некто справа. Повернул лицо к недругу, открыл глаза. Явно не «свои», спящие, и не дежурный майор с синяком. Тот воспринимался отдельно, но дружественно, что интересно! Враг имел другой… другой… цвет? Очертание? Вкус? Запах? Текстуру?

«Господи, да что же это за чувство?» — Поразился Горлов. Закрыл глаза еще раз. В голове неприятной щекоткой, словно похмельным подташниванием копошилось восприятие. Смутное, но однозначное. Просто не освоился, не привык к ощущениям, но они есть, безусловно!

Вдруг навалилась слабость, темнота… Последним угас слух…

66

Первый день в больнице для Лены прошел незаметно. Жар, навалившийся, как только ее уложили в постель, полностью стер воспоминания о нём. Глаза открывались для того, чтобы позволить ей добрести до санитарной комнаты, в нескольких метрах от кровати. Судно она отвергла. Кто-то в белом заставлял сжать руку на холодной блестящей стойке и катать её за собой. Кажется, там висел прозрачный мешочек с трубками. Наверное, ей вливали лекарство в вену, но сгиб руки даже не щипало. И уколов она не помнила…

Вернувшись в постель, она проваливалась, выпадала в гулкую и жаркую пустоту, где пульсировало всё. Долгое и болезненное биение в боку утихло первым, а затем прошло и биение в нижней части спины, прожигающее огнём. В гулкой жаре бегали красные звери — росомахи, но Саша никак не приходил к ней на помощь, хотя она его звала. Может, голос был слаб? Лена стеснялась кричать громко — вдруг услышат красные росомахи?

Однажды Саша откликнулся, негромко так, по-домашнему. Он улыбался ей, протягивал руку, но никак не получалось дотянуться. Не хватало нескольких сантиметров, потом между ними пробежал кто-то непонятный. Она отпрянула молча — те события в ските приучили затаиваться, хранить тишину. Лицо Саши, обросшего бородой, с большим синяком, в брызгах чужой крови — не пугало ее, но кровать, где лежала Лена, внезапно оказалась на склоне горы. Она покатилась, упала набок, стала переворачиваться. Лена закричала в страхе, вцепилась в края — иначе инерция выбросит ее! Но бревна оказались такими мокрыми и скользкими, ей пришлось лечь на них вниз лицом. Тут она поняла, что плот оторвется и уплывет вместе с ней и Диком, а Саша останется на той отмели! Оттолкнулась от мокрых бревен, чтобы выпрыгнуть на берег и — проснулась в ужасе.