Клэр Норт - Пятнадцать жизней Гарри Огаста

Если Петрок-111 был просто захолустным поселением, возникшим вокруг нефтеперерабатывающего завода, то Петрок-112 представлял собой нечто совсем другое. Он состоял из низких прямоугольных бетонных бараков без окон, а по периметру был обнесен забором, над верхним краем которого в несколько рядов была натянута колючая проволока. Проселочная дорога упиралась прямо в ворота, на которых огромными буквами было выведено: «ПЕТРОК-112. ПРЕДЪЯВИТЕ ПРОПУСК». В небольшой белой будке у въезда я увидел двух охранников в милицейской форме, слушавших радио. При виде машины один из них торопливо вышел наружу и махнул рукой, приказывая нам остановиться. Водителя он, судя по всему, узнал, поскольку довольно приветливо похлопал его по плечу. Однако когда он, обойдя машину, приблизился ко мне, лицо его заметно посуровело. Пальцы охранника крепче сжали ремень винтовки, висевшей у него на плече.

– Ваши документы, товарищ! – громко произнес он не терпящим возражений голосом, в котором, как мне показалось, прозвучало нечто большее, чем рутинная строгость.

Решившись на выполнение самоубийственной миссии, я заранее пообещал себе, что в любых ситуациях буду стараться держаться с достоинством. Поэтому, выйдя из машины, вплотную приблизился к охраннику и сказал:

– Ко мне надо обращаться «товарищ капитан».

Охранник с удивленным лицом встал по стойке смирно – видимо, это была инстинктивная реакция, выработавшаяся у него в результате долгой муштры. Я по опыту знал, что запугивание дает наилучшие результаты, если вести себя без грубости, но при этом держаться уверенно, а говорить негромко и спокойно.

– Где ваш командир? – спросил я. – Он ждет меня. Вам понятно?

– Так точно, товарищ капитан! – пролаял охранник. – Но я должен проверить ваши документы.

– Я Михаил Камин, из госбезопасности.

– Я обязан посмотреть ваши бу…

– Нет, – мягко прервал я охранника. – Вы должны проверять документы у крестьян, доставляющих зерно, у сержантов и офицеров – словом, у всех, кто проходит или проезжает через эти ворота. Но не у меня. Моих документов тебе лучше не видеть, сынок. Потому что это документы человека, которого здесь нет. Меня здесь сейчас нет, понятно? Потому что если бы я был здесь, у тебя, черт побери, возникли бы большие проблемы.

Мальчишка дрожал словно в лихорадке: он понимал, что оказался между двух огней. С одной стороны, ему грозила кара за невыполнение приказа своего начальства, с другой стороны – кара за неподчинение мне, суровость которой он даже не мог оценить, поскольку не знал, кто я такой. Похоже, пора было приступать к решительным действиям.

– Это хорошо, что ты добросовестно выполняешь свой долг, сынок, – сказал я, подавляя желание покровительственным жестом потрепать парня по плечу. – Но позволь тебе напомнить, что твой долг, помимо прочего, состоит в том, чтобы беспрекословно подчиняться представителям высшего командования. Поэтому будет лучше, если ты проводишь меня к своему командиру, чтобы я не стоял здесь на холоде, рискуя напрочь отморозить яйца в вашей глуши. Ну что скажешь?

Трудно сказать, что сработало в большей степени – оказанное мной на молодого охранника психологическое давление или неожиданно произнесенное грубое слово. Разумеется, часовой знал, что объявлена тревога и что экстренно разыскивается некий человек. Но как раз в этой ситуации появление на контрольно-пропускном пункте офицера госбезопасности, которому необходимо было срочно переговорить с командиром расквартированной в поселении части, казалось вполне вероятным и легко объяснимым. Видимо, мой собеседник рассудил, что человек, желающий встретиться с командиром, вряд ли мог оказаться иностранным агентом. Впрочем, возможно, он вообще не рассуждал.

– Пойдемте со мной, товарищ капитан! – сказал он, взял под козырек и, повернувшись кругом, повел меня внутрь периметра.

Глава 41

Однажды мне довелось жить в поселении, похожем на Петрок-112. Это было в Израиле. Проведя перед этим добрых сто двадцать лет в почти беспрерывных пьянках и оргиях, я вдруг решил стать праведником, в поте лица занимающимся сельскохозяйственным трудом. По иронии судьбы отправиться в Землю обетованную меня надоумила любительница сладкой жизни Акинлей – та самая, которая неодобрительно отзывалась по поводу моего намерения убить Ричарда Лисла. Она в то время – а это был 1971 год – жила в Гонконге. Мне тогда было пятьдесят два года, и я всерьез раздумывал над тем, не начать ли мне употреблять героин.

– Вы хоть понимаете, какой вы счастливец? – спросила она, лежа в шезлонге под звездным небом и наблюдая за тем, как ее служанка, бесшумно ступая, готовит шприцы для инъекций. – Вы можете делать со своим телом все что угодно. Вы можете умереть от счастья, а потом родиться снова!

– Надеюсь, они чистые? – спросил я, с подозрением глядя на шприцы, лежащие на серебряном подносике.

– Господи, Гарри, какая вам разница? Ну да, они чистые. Мне их доставил Хонг – парень, который работает на китайскую мафию.

– Как вы с ним познакомились?

– Обыкновенно. – Акинлей пожала плечами. – Парни из триад здесь контролируют все рестораны и прочие увеселительные заведения. Если у вас есть деньги и если вы достаточно общительны, вы волей-неволей знакомитесь с большим количеством людей.

Соскользнув с шезлонга, Акинлей засучила мне рукав и хихикнула, глядя, как на моей перетянутой резиновым жгутом руке вздуваются вены. Затем взяла с подносика один из шприцев, наполненный янтарного цвета жидкостью. Вероятно, в этот момент на моем лице появилось выражение беспокойства, потому что моя знакомая игриво шлепнула меня ладонью по предплечью.

– Только не говорите мне, Гарри, что вы никогда раньше этого не делали, – промурлыкала она.

– К тому времени, когда у меня появились деньги и много свободного времени, я привык думать, что употребление наркотиков – крайне вредная привычка, – твердо сказал я.

– Не следует всерьез относиться к тому, что говорят простые смертные, – заявила Акинлей. – Мы сделаны из другого теста.

Она сделала укол очень удачно – я почти ничего не почувствовал.

Ощущения, которые испытывают наркоманы, называют эйфорией. Со временем я пришел к выводу, что это совершенно пустое, ничего не выражающее слово. Впрочем, трудно, практически невозможно найти точное определение бесконечному, ни с чем не сравнимому счастью, чувству полной, ничем не стесненной свободы. Поэтому слово «эйфория» можно принять как рабочий термин, который лишь обозначает состояние наркотического опьянения, но не отражает никаких его особенностей.

Я почувствовал, как мои руки и ноги наливаются тяжестью, как у меня сохнет во рту, но никакого дискомфорта при этом не ощутил. Все это уже не имело для меня никакого значения. Я вдруг понял, что могу преобразить существующий мир, сделать его лучше. Я видел, как Акинлей сделала укол себе, а потом и служанке, которая вскоре после этого положила голову хозяйке на колени, словно ласковая кошка. Мне захотелось рассказать им, что мне пришла в голову замечательная идея, что моему уму открылась суть всего сущего, но я понял, что вряд ли смогу им что-то растолковать.