Михаил Васильев - Искатели

— Открытия нам по пути уже встречались. Для нас полезнее другое — чтоб здесь "Обсидиановую бабочку" отремонтировали, — с неудовольствием попытался остановить его Платон. — Сегодня целый день об этом говорю.

— Вернули "Обсидиановую бабочку". Прежнюю. Из глубины времени. Новая теперь тарелка, свежепостроенная, как шестьсот лет назад, — радостно сообщил Кукулькан. — Догадались, нашли принцип движения во времени.

— То есть починили, наконец? — не веря себе, спросил Платон.

— И чинить теперь не надо. Зачем новую чинить?.. Говорю же, такой же стала, какой ее мои предки сделали. Хоть сейчас лети.

— Ну, не совсем такая же, — наконец, заговорил, молчавший до этого Карл. — Мы тоже крепко руки приложили. Успели, много своего добавили. Одни интерьеры теперь чего стоят. Новейший дизайнерский стиль, я даже названия его еще не запомнил… — Карл помолчал, глядя вниз, на раздавленные своим велосипедом гнилые яблоки на мостовой. — Да нет. Зря профессор нас все бранит. Все же лучше, чем раньше, стала. Сколько одних технических решений новых внесли. На уровне изобретений. Я вот…

Платон понял, что надо остановить возникающую ненужную ему дискуссию. Эти двое внизу попытались затормозить его нетерпеливый призыв немедленно отправиться к тарелке.

— Может вам, профессор, какой-нибудь транспорт найти, — предложил Кукулькан.

— Изыщем. Теперь уж подождите еще немного, — поддержал его Карл. — Сейчас уже недолго ждать.

— Ничего, пешком дойду, — твердо решил Платон. — Здесь все близко, а значит — быстро.

Над дверью летающей тарелки висел лозунг, транспарант "Ничего невозможного не бывает".

"Восклицательный знак забыли поставить, — подумал Платон. — А лучше — три".

— Когда изучали здесь этот древний двигатель, а он на перемещении во времени работает, и сделали это открытие. — Кукулькан, наклонив свою угольно-черную голову, первым вошел в дверь "Обсидиановой бабочки".

— Какой же области науки посвящена ваша будущая диссертация, профессор Кукулькан? — церемонно спросил Платон. — Упоминаю это звание, немного опережая ход времени.

"Как часто сейчас звучит это слово "время", — подумал он.

Они стояли в шлюзовой камере. Перед ними медленно открывалась еще одна дверь.

— Теперь буду основателем новой науки, — отвечал Кукулькан. — Вы все не поверите, сам себе завидую. Такая вот самозависть. Еще много-много лет будут изучать меня и мою науку. Все думаю, как ее назвать. Лучше всего, конечно, хронологией. Жаль, что такое слово уже существует. Я даже научился фотографии прошлого делать. Сейчас, правда, фотографирую то, что не более десяти секунд назад исчезло. Но ничего — это только начало…

Дверь, наконец, открылась. Заговорившись, Кукулькан преграждал остальным вход внутрь тарелки:

— Феномен кругового движения космических объектов во времени, включая управляемые корабли, с эффектом возвращения объекта в первоначальное состояние. Это теперь будет название моей будущей докторской диссертации. Нобелевской. Название диссертации длинное должно быть и непонятное, иначе никто внимание не обратит. Только сейчас его придумал. Есть теперь эффект возвращения. В общем, совсем свежая "Обсидиановая бабочка" стала.

Корабль изнутри поразил новизной. Он блестел этой первозданной свежестью, будто кто-то с недоступной человеку тщательностью вычистил здесь все. Оттер все каменное, начистил металлическое. Даже запах внутри стал совсем другим.

И пол, по которому двигались сейчас Кукулькан, Платон и Карл, был совсем новеньким, ровным. На нем (только что!) индейцы нанесли насечки сеточкой, чтобы не скользить и не падать. Только теперь было понятно, какой старенькой, ветхой, убогой какой-то была тарелка раньше.

Платон, оказывается, почти не замечал, не обращал внимания на то, что "Обсидиановая бабочка" когда-то была выкрашена изнутри какой-то сухой искрошившейся краской, похожей на охру, в тревожный оранжевый цвет. Охра исчезла. Стены и потолки покрывали обновившиеся, горящие новыми красками фрески, все время находились новые, незнакомые, наверное, раньше осыпавшиеся.

Оказывается, древние индейские исполины любили хрусталь, настоящий, горный. И вообще открылось множество неожиданного, для археологии нового и неизвестного о вещественном мире былых месоиндейцев.

— И что, людей тоже научатся так обновлять? — Карл кружился по освежённым и как будто даже ставшими больше отсекам. На его лице окончательно возникло выражение, не имеющее названия, но свойственное экскурсантам во всех музеях.

— Пока не могу сказать, не знаю, — отвечал Кукулькан. — Я еще начинающий первооткрыватель, еще неопытный специалист…

— Да научатся, конечно, — перебил Кукулькана, не дал ему говорить дальше Платон. Откуда-то возник и рос при виде всего этого оптимизм.

Ярко блестели металлические детали, дверные ручки, возникшая ниоткуда индейская утварь, весь этот непонятный с первого взгляда металл. Обнаружилась даже текущая вдоль стены вода в извилистой канавке — некий искусственный ручеек. В обновленном этом, ставшем незнакомым корабле казалось, что уж точно теперь где-то здесь прячутся его прежние хозяева — древние индейские боги.

— А я еще хотел сюда верхом на велосипеде въехать. — Гулко, непривычно звучал голос Карла. — Обстановка — ничего, я одобряю. До сих пор только внутри тарелку видел, механические кишки ее.

— Уже везде про нее написали, — говорил Кукулькан. — В газете-интернете. Прорыв в прошлое, говорят.

Никаких рычагов, никаких прежних массивных механических приспособлений не было видно, не встречалось.

— У нас, на Зиме, даже новые приборы изобрели, — продолжал Карл. — Каких никогда не бывало. Такие новейшие, что у них даже названия нет. Вот этот, например. Для измерения изменения скорости времени. Есть, оказывается, и такое изменение. Много чего, оказывается, есть. — Маленький гомункулус на ходу вертел головой, отыскивая что-то установленное зимовщиками, гордо тыкал в это пальцем. — В общем, кругом только новейшее оборудование, аппаратура — машина-зверь. Теперь давай рули, Кукулькан!

Становилось понятным, что их летающая тарелка сейчас опять стала незнакомой. Появилось современнейшее модное освещение, разноцветный свет внезапно возникал и плавно гаснул в самых неожиданных местах. Перед первопроходцами раскрывались все новые детали интерьера.

— Вот и приметы двадцать третьего века. Современность! — произнес Кукулькан.

Над головой теперь не было потолка, вместо него была будто поверхность моря, видимая со дна. Вокруг — спиральные колонны, будто из блекло-мутной, разного цвета воды. Они словно не шли, а плыли теперь среди застывшей, остановившейся под воздействием специальных силовых полей воды: среди неподвижных, странно освещенных струй, водяных столбов и даже брызг. Не виданный еще никем из них, только теоретически знакомый им стиль с явным инопланетным влиянием. Кажется, создатель этого модного, самого последнего дизайнерского направления был родом с какой-то водной планеты, подводный ее житель.