Андрей Жвалевский - Те, которые

И никакого счастья.

Секунду… А это что? Что-то пронзительно-зеленое, тоненькое, как стебелек, жадно к нему тянется. Богдан даже руку отдернул, чтобы оно в него не вцепилось. Если бы он чуть-чуть лучше знал людей, то понял бы, что наткнулся на жажду любви. Варька очень хотела, чтобы ее любили. Хоть кто-нибудь. Хоть этот страшный большой мальчик с задней парты.

– Извини, – глупо сказал Богдан, – обознался.

Варька медленно повернулась к нему. В глубине ее огромных серых глаз угасало что-то пронзительно-зеленое.

Он провел еще несколько опытов и убедился, что улыбкам верить нельзя. Даже смеху верить нельзя, особенно громкому. Все эти улыбки и смешки могут прятать за собой такое… Богдану даже вспоминать об этом не хотелось. Тем более не хотелось забирать это себе.

Богдан стал всматриваться в глаза. И почти сразу нашел нужные – яркие карие глазищи. Они так светились изнутри, что казались янтарем на солнце. Глаза-янтарики принадлежали старшекласснице, но ростом она была не выше Богдана.

Он протянул руку к ее волосам, еще не зная, как объяснит свой странный жест.

Старшеклассница уставилась на него, как на оживший вдруг шкаф.

– Извините, – сказал Богдан, слегка ее поглаживая, – вы очень красивая.

Девушка от неожиданности потеряла дар речи, и Богдан спешил этим воспользоваться, гладил и гладил ее. Наконец – то, что нужно! Радость, пурпурная и пузырящаяся, как манная каша на огне, много радости.

– Я чуть-чуть! – бормотал Богдан. – Я чуть-чуть… Извините.

Тут старшеклассница очнулась и оттолкнула противного мальчишку.

– Иди отсюда! – закричала она. – Псих какой-то! Всю прическу испортил!

Богдан отошел, блаженно улыбаясь, и уже издали услышал, как девушка жалуется подошедшей подруге:

– Я специально прическу сделала… ну ты в курсе…

– Ты же сегодня встречаешься с…

– Вот именно! А этот дебил подошел и руками хватает! Все настроение испортил!

Богдан не обиделся ни на «психа», ни на «дебила», но понял, что со старшеклассниками лучше не связываться. Девчонки еще ладно, а пацаны могут и по шее накостылять.

На следующей перемене он спустился на второй этаж, где с воплями носились по коридорам мальки из начальной школы. И тут уж оторвался! У этих сопливых столько радости и бодрости, что подзаряжаться можно от любого. Отловил одного-двух, потрепал по голове – и чувство такое, как будто батарейку проглотил! Хочется самому прыгать и лупить девчонок по голове портфелем.

Мальки, правда, от него отходили слегка присмиревшие, ну так что? Через пять минут развеселятся. Вон Богдан в их возрасте только ковылять мог, да и то – с папиной поддержкой. Так что все справедливо!

Теперь Богдан поверил Голосу окончательно.

Бабушка, чтобы запугать Богдана, часто ему рассказывала про наркоманов и алкоголиков. Дескать, это люди пропащие, они только об одном и думают – ширнуться или напиться. Ради этого они готовы все продать, от всего отказаться. Тогда Богдан не верил бабушке, думал, она все выдумывает, но теперь он понимал наркоманов и алкоголиков.

То есть сами наркотики его не вдохновили. Кайф, конечно, был сначала, но потом стало так плохо, что ну его к черту такой кайф. Да и вино, которым его на Новый год угостил дед, тоже показалось противным.

Но чистая радость, которую он собирал, как пчелка нектар… Это другое дело! Она вливалась в него легко и весело, клокотала и пенилась, разбрасывала брызги, от чего становилось еще веселее. И потом, когда радость выветривалась, похмелье не наступало. Просто становилось чуть грустнее и спокойнее. Ни голова не болела, ни желудок.

Для контакта, как оказалось, не обязательно было дотрагиваться до головы. Хватало и руки, плеча, ноги.

Оказалось, что приятный вкус не только у радости, есть своя прелесть в печали, сосредоточенности, надежде, уверенности, даже злости. Богдан стал делать из них коктейли.

Опытным путем он установил, что начинать лучше со злости. Это как острый салат перед основной едой. Злость возбуждает аппетит, который отлично утоляется, например, торжеством победителя. Потом что-нибудь пожиже, вроде безотчетной радости от жизни. И на десерт – легкая грусть, или нежность, или приятная усталость после хорошо сделанной работы. И тогда получался полный кайф.

Тут главное было не расплескать. Если перерывы между «приемами пищи» оказывались слишком большими, можно было сильно обломаться. Неутоленная злость, если ее вовремя не залить радостью или хотя бы нежностью, вызывает в голове что-то вроде изжоги. Да и светлая грусть, употребленная на почти голодный желудок… то есть мозг, – это то же самое, что чипсы натощак. Только раздразнят, а ничего не утолят.

Поэтому пришлось учиться набирать чужие эмоции про запас. Богдан иногда очень ясно представлял у себя в голове что-то вроде огромного зоба, который он набивает злостью, весельем и далее по списку («Перемешать, но не взбалтывать!»). Чувства плескались там, не вливаясь в Богдана, только чуть-чуть остывали. Потом, когда коктейль был готов, его можно было выпить – залпом или маленькими глоточками. Оба способа оказались по-своему хороши.

После этого мальчик ходил полдня, как пьяный. Нет, не как пьяный – алкоголь не столько радует, сколько дурит мозг, а голова у Богдана как раз оставалась ясной. Просто на душе становилось очень здорово.

Это было самое лучшее время в его жизни. Теперь Богдан точно знал: он не такой, как все. Он самый лучший.

Если бы еще мама с папой так не переживали…

Он сам был виноват. Однажды, только-только «отобедав» чужими эмоциями и находясь по этому случаю в эйфории, Богдан проговорился маме. На ее вопрос: «Ты чего такой довольный?» надо было ограничиться стандартным: «Да так, настроение хорошее». А Богдана какой-то тупой черт толкнул под локоть.

– А у меня способ есть! – ответил он.

И выложил всю свою историю без утайки. Вернее, с одной небольшой утайкой – про наркотики он не рассказал. Соврал, что Голос иногда ему снится.

Мама перепугалась до икоты. Богдан даже пытался пойти на попятную, заявил, что он все придумал, нет никакого Голоса, но было уже поздно. Родители, вспомнив молодость, обрушили на сына всю мощь своей заботы.

Папа снова потащил его в церковь, на исповедь. Батюшка, понурый и помятый, слушал Богдана невнимательно, хотя и вежливо. Грехи отпустил и наказал приходить в церковь почаще, потому что только так можно спастись. Богдан, прикладываясь напоследок к его холодной руке, не удержался, проверил, нет ли чего у батюшки в голове – поживиться. Ничего не было, только серый и вязкий кисель скуки. Папе священник сказал, что Богдан – мальчик хороший, но бывать в храме нужно не только по распорядку, но и по зову души. И обряды выполнять.