Айзек Азимов - Основание и Земля

– Я хочу предложить, чтобы Янов осмотрел это место. В этом направлении находятся руины, и он единственный, кто может определить ценность записей, которые может найти. Надеюсь, он сможет прочесть написанное на древнем Галактическом языке, тогда как я – нет. Еще я полагаю, Блисс, что вы захотите пойти с ним, чтобы защитить его. Что касается меня, то я останусь здесь и буду охранять внешнюю линию.

– Охранять от кого? Дикарей с дубинами и камнями?

– Возможно. – Улыбка исчезла с его лица, и он сказал: – Это довольно странно, Блисс, но меня тревожит это место. Сам не знаю, почему.

– Идем, Блисс, – сказал Пилорат. – Всю свою жизнь я имел коллектора, собирающего для меня старые истории, поэтому никогда не прикасался к древним документам. Если мы действительно сможем что-то найти…

Тревиз смотрел, как они уходят. Голос Пилората звучал все тише по мере того, как он удалялся в сторону руин; Блисс шла с ним рядом.

Тревиз рассеянно прислушался, затем вновь принялся разглядывать окружение. Что могло вызывать его опасения?

Никогда прежде он не ступал на мир без людей, хотя видел их из космоса много раз. Обычно это были небольшие мирки, слишком мелкие, чтобы удержать воду и воздух, но пригодные для использования в качестве места встречи во время военных маневров (за время его жизни, да и за век до его рождения, войны не было, но маневры проводились), или для проведения учебных ремонтов. Корабли, в которых он бывал, кружились по орбитам вокруг таких миров или даже сажались на них, но в те времена у него никогда не было возможности выйти наружу.

Может, это потому, что он сейчас стоит на пустом мире? Чувствовал бы он то же самое, если бы стоял на одном из малых, не имеющих воздуха миров, с которыми сталкивался в дни учебы?

Он покачал головой. Это не должно было обеспокоить его, он был в этом уверен. Он был бы в космическом скафандре, как в каждом из тех бесчисленных случаев, когда выходил из корабля в пространство. Это была знакомая ситуация, и контакт с глыбой камня едва ли мог что-то изменить здесь. Впрочем… ну конечно!

Конечно – он не носил сейчас космического скафандра.

Он стоял на пригодном для жизни мире, таком же удобном, каким был Терминус, и гораздо более удобном, чем Компореллон. Щеки его ощущали легкий ветерок, спина чувствовала тепло солнца, а уши слышали шелест растений. Все было знакомо, за исключением того, что здесь не было людей.

Так что же это? Что делало этот мир таким жутким? Может, то, что это был не просто необитаемый, но ПОКИНУТЫЙ мир?

Никогда прежде он не видел покинутых миров, никогда прежде не слышал о таких и не думал, что мир МОЖЕТ быть покинут. Все известные ему миры, когда-либо заселенные людьми, оставались населенными всегда.

Он взглянул на небо. Редкие птицы, кружившие в поле его зрения, казались более естественными, чем темно-голубое небо в просветах между бледно-голубыми облаками. (Тревиз был уверен, что проведя здесь несколько дней, привыкнет к этим цветам, так что небо и облака станут для него вполне привычными).

С деревьев доносились птичьи трели и мягкие звуки, производимые насекомыми. Блисс упоминала бабочек, и они здесь были – удивительно многочисленные и разноцветные.

В траве, окружавшей деревья, время от времени что-то шуршало, но он не мог понять, что это было.

Нет, его страх вызван не этим явным присутствием жизни рядом с ним. По словам Блисс, изменение мира начиналось с уничтожения опасных животных. Рассказы его детства и героические фантазии юношеских лет неизменно упоминали о легендарном мире, явно пришедшем из туманных мифов Земли. Голографические экраны гипердрамы были полны чудовищ: львов, единорогов, драконов, китов, бронтозавров, медведей. Там были дюжины тварей, чьи названия он не мог вспомнить, некоторые, а может, даже и все, явно мифические. Там были более мелкие животные, которые кусали и жалили, даже растения, которые было опасно трогать… но только в воображении. Как-то он слышал, что древние пчелы могли жалить, но, разумеется, ни одна настоящая пчела не могла причинить никакого вреда.

Он медленно двинулся направо, огибая холм. Трава была высокой и буйной, хотя и росла разбросанными пучками. Тревиз прошел среди деревьев, тоже росших группами.

Потом он зевнул. Разумеется, ничего интересного не произошло и, пожалуй, он мог бы вернуться в корабль и вздремнуть. Хотя нет, это невозможно, ведь он стоит на посту.

Возможно, ему нужно выполнять обязанности часового – маршировать: раз, два, раз, два, поворот кругом, щелкнув каблуками, и выполнять сложные движения электрической дубинкой. (Это было оружие, не использовавшееся уже два века, но абсолютно необходимое для тренировок).

Он усмехнулся при мысли об этом, затем подумал, не присоединиться ли ему к Пилорату и Блисс. Хотя зачем? Что хорошего может он сделать?

Предположим, он увидит что-то такое, чего Пилорат не заметит… Что ж, времени достаточно, чтобы попытаться после возвращения Пилората. Впрочем, если там есть что-то, что можно найти легко, Пилорат должен сделать открытие.

А может, эти двое в опасности? Глупости! Какая опасность может их подстерегать?

Если уж они окажутся в опасности, то позовут его.

Он остановился и прислушался. Тишина.

А потом непреодолимая мысль об обязанностях часового вернулась к нему, и он принялся маршировать, печатая шаг, снимая воображаемую электрическую дубинку с одного плеча, вертя ее перед собой в воздухе и перекладывая на другое. Затем, резко повернувшись, он взглянул в сторону корабля и замер, не веря своим глазам.

Он был не один.

До сих пор он не видел ни одного живого существа, кроме растений, насекомых и изредка птиц. Он ничего не видел и не слышал ничьего приближения, и все-таки сейчас животное сидело между ним и кораблем.

Удивление неожиданным происшествием на мгновение лишило его способности понимать увиденное. Прошло некоторое время, прежде чем он сообразил, что видит.

Это была всего лишь собака.

Тревиз не был любителем собак, он никогда не владел ими и не испытывал волны дружелюбия, встречая их. Не почувствовал он ее и сейчас. Ему пришло в голову, что в этом мире эти существа сопровождали мужчин. Существовало большое их количество, и Тревиз долго считал, что в каждом мире есть по крайней мере один характерный вид. Тем не менее, все разновидности имели одно общее свойство: независимо от того, держали их ради развлечения, демонстрации или какой-то полезной работы, они росли с любовью и доверием к людям.

Это были любовь и доверие, которых Тревиз никогда не ценил. Когда-то он жил с женщиной, которая имела собаку. Эта собака, которую Тревиз терпел только ради женщины, буквально обожала его. Она ходила за ним следом, прижималась к нему отдыхая (всеми своими пятьюдесятью фунтами), пачкала слюной и шерстью в самые неожиданные моменты, а когда они с женщиной занимались сексом, садилась перед запертой дверью и выла.