Айзек Азимов - Основание и Земля

– Знаете, что это напоминает мне? – сказал Пилорат. – Извини, Блисс, что прерываю, но это так точно подходит, что я не мог удержаться. Однажды мне попался старый миф о сотворении мира. По нему жизнь была создана на планете и состояла из ограниченного числа видов, которые были полезны для человека. Потом первые люди сделали что-то глупое – не знаю точно, что, старина, потому что эти старые мифы набиты символами и только запутывают, если понимать их буквально – и земля планеты была проклята. «Колючки и чертополох получить ты за это» гласило проклятие, хотя эта фраза лучше звучит на древнем Галактическом языке, на котором была написана. Вопрос в том, действительно ли это было проклятие? Люди не любят и не хотят колючки и чертополох, но, может, они необходимы для экологического равновесия?

Блисс улыбнулась.

– Поразительно, Пил, как все напоминает тебе о легендах, и как они все иллюстрируют. Люди, переделывая мир, удаляют колючки и чертополох, а затем трудятся, чтобы сохранить полученный мир. Это не саморегулирующийся организм, каким является Гея, а скорее смешанная коллекция изолянтов, впрочем, недостаточно разнообразная, чтобы экологическое равновесие сохранялось неопределенно долго. Если человечество исчезает, если кончается его руководящее вмешательство, созданный им порядок жизни неизбежно нарушается. Планета начинает переформировывать себя.

Тревиз скептически заметил:

– Если это и происходит, то не слишком быстро. Этот мир мог быть свободен от людей двадцать тысяч лет, и все же до сих пор видно, что о нем заботились.

– Конечно, – сказала Блисс, – это зависит от того, насколько хорошее экологическое равновесие было создано здесь. Если оно было действительно хорошим, такое состояние может сохраняться долгое время и без людей. В конце концов, двадцать тысяч лет это очень много в условиях человеческой деятельности.

– Я полагаю, – сказал Пилорат, внимательно глядя на планету, – что если планета дегенерировала, можно быть уверенным, что люди ушли.

– Я по-прежнему не ощущаю ментальной деятельности на уровне людей, и готова предположить, что планета свободна от них. Там есть постоянное бормотание на низших уровнях сознания, впрочем, достаточно высоких, чтобы представлять птиц или млекопитающих. Точно так же я не уверена, что обратная переформировка планеты означает отсутствие людей. Если общество не понимает важности сохранения окружающей среды, планета может ухудшиться, даже если люди живут на ней.

– Такое общество, – сказал Пилорат, – должно быстро разрушиться. По-моему, вряд ли возможно, чтобы люди не понимали важности поддержания факторов, которые позволяют им жить.

– У меня нет такой веры в человеческий разум, Пил. Мне кажется вполне естественным, что если общество состоит только из изолянтов, местные и даже индивидуальные интересы легко могут перевесить интересы всей планеты.

– Не думаю, что такое возможно, – сказал Тревиз. – Поскольку ни один из миллиона населенных людьми миров не ухудшился настолько, чтобы говорить об обратной переформировке, ваш страх перед изолянтами, Блисс, выглядит преувеличенным.

Корабль тем временем перешел из зоны дня в зону ночи. Это проявилось в том, что быстро сгустились сумерки, а затем стало темно, за исключением звезд, видневшихся там, где небо было чистым.

Корабль сохранял свою высоту, точно фиксируя атмосферное давление и напряженность гравиполя. Они были слишком высоко, чтобы натолкнуться на какой-нибудь горный массив, поскольку этап горообразования на этой планете давно закончился. И все же компьютер на всякий случай ощупывал пространство перед кораблем микроволновыми лучами.

Тревиз взглянул на бархатную темноту и задумчиво сказал:

– Наиболее убедительным признаком покинутости планеты является отсутствие видимого света на ее темной стороне. Ни одно технологическое общество не будет мириться с темнотой… Как только окажемся на дневной стороне, спустимся ниже.

– А что нам это даст? – спросил Пилорат. – Там тоже ничего нет.

– Кто вам это сказал?

– Блисс. И вы.

– Нет, Яков. Я говорил, что нет излучений технологического происхождения, а Блисс сказала, что нет признаков человеческой ментальной активности, а это вовсе не означает, что там никого нет. Даже если на планете нет людей, должны остаться какие-то реликты. Мне нужна информация, Яков, и остатки технологии могут оказаться полезными для этой цели.

– Через двадцать тысяч лет! – голос Пилората поднялся почти до крика.

– Что, по-вашему, может пережить двадцать тысяч лет? Там не будет ни снимков, ни бумаг, ни отпечатков; металл будет уничтожен ржавчиной, дерево сгниет, пластик развалится на гранулы. Даже камни будут разрушены эрозией.

– Но все это может иметь не двадцать тысяч лет, – терпеливо сказал Тревиз. – Я упомянул этот период как наибольший срок, который планета могла оставаться свободной от людей, потому что легенды Компореллона говорят об этом мире, как о процветающем двадцать тысяч лет назад. Но вполне возможно, что последние люди умерли или покинули его всего тысячу лет назад.

Они достигли другого конца ночной стороны и встретили рассвет, почти мгновенно вспыхнувший ярким солнечным светом.

«Далекая Звезда» нырнула вниз и продолжала снижаться, пока не стали четко различимы детали поверхности. Маленькие островки, испятнавшие берега континентов, были сейчас хорошо видны. Большинство из них были зелеными от растений.

– Я считаю, – сказал Тревиз, – что мы должны изучить эти площади особенно тщательно. Мне кажется, что это места, где концентрация людей была особенно большой, и экологическое равновесие особенно нарушено. Эти площади могут быть центрами начинающейся переформировки. Как вы считаете, Блисс?

– Это возможно. В любом случае, при отсутствии ясного знания мы должны смотреть там, где это проще увидеть. Луга и леса могли поглотить большое количество признаков обитания человека, но осмотр их может потребовать много времени.

– Поразительно, – сказал Пилорат, – что мир может восстановить свое прежнее равновесие. Что могут развиться новые виды, а плохие районы быть заселенными вновь.

– Возможно, Пил, – отозвалась Блисс. – Это зависит от того, насколько хорошо было первичное равновесие. Но чтобы излечить себя и путем эволюции достичь нового равновесия, планете потребуется гораздо больше времени, чем двадцать тысяч лет.

«Далекая Звезда» больше не вращалась на орбите. Сейчас она медленно дрейфовала над пятисоткилометровой полосой степи с редкими группами деревьев.

– Что вы думаете об этом? – спросил вдруг Тревиз, указывая на что-то. Корабль прекратил движение и повис в воздухе. Гравитационные двигатели загудели громче, почти полностью нейтрализуя притяжение планеты.