Андрей Попов - Обманутые сумасшествием

Эту смену каждый работал поодиночке: Кьюнг, Линд, Айрант. Разделенные толщей первозданной тьмы, находясь в обществе немногословных покойников да ревущего от собственной злобы планетохода, они заботились об одном — чтобы и в самом деле не свихнуться от ежеминутного созерцания этого ада. Становилось все меньше спокойных, уравновешенных разговоров, на смену им пришли крики, споры, раздражение, взаимная неприязнь. Каждый стал испытывать на себе подозрительные взгляды других. Замерзшие до образов масок лица уже снились по ночам. Так что в любое время суток, спишь ты или бодрствуешь, кандидаты на жилплощадь в загробном мире нестираемым наваждением всегда пребывают рядом. Все перепуталось: ночь со днем, сон с явью, где реальность, а где лишь ее призрачное подобие? — Временами не понять. Линд как-то рассказывал случай, что хоронил очень рослого пассажира — он никак не умещался в яме, так что пришлось удлинять ее вручную. Помнил все до мелочей, вот только одного так и не смог припомнить: во сне это происходило или наяву.

Особенно зловещая картина возникала, когда трупы от ударов или от смещения центра тяжести начинали менять свою позу и даже мимику лица, создавая впечатление, будто оживают. Зрелище воистину грандиозное. Первые смены приходилось невольно вздрагивать: не столько от страха, сколько от неожиданности. Потом вроде привыкли. Возможно, подобные трюки, создаваемые игрой механических сил, были в числе тех причин, что расшатали психику Оди, и ей достаточно было еще небольшого удара, чтобы привести к фатальному исходу. Впрочем… к чему уже эти запоздалые размышления?

Смена закончилась. Присутствовало некоторое ощущение маленького подвига: еще одной покоренной вершины, еще одного пройденного поприща. Все три планетохода вернулись на свою стоянку к подножью «Гермеса». Айрант, изнемогая от томительной неопределенности, первым оказался внутри, и тут… за все пребывание на Флинтронне это был, пожалуй, единственный случай, когда он испытал неподдельную радость. Робот, цел и невредим, ходил вдоль салонов: знакомая слуху размеренная поступь, родная взору неуклюжая фигура из белого металла.

– Фабиан! Друг мой! Ты жив! — бортмех подбежал, крепко обнял его и принялся от всей души хлопать по корпусу. Прямо как близкого родственника, которого не видел уже много лет. Чувства были совершенно искренними. — Как тягостна разлука с моим лучшим другом! Как томительно шло время, когда его не было рядом! Я ведь целую смену без тебя один работал, сволочь ты этакая…

– Все в порядке, сэр. Господин Фастер удалил неисправность, и теперь я готов к любому труду. — Его синтезированный голос ласкал слух более, чем слова родной матери.

– Господин Фастер у нас Божий чудотворец, воскресил тебя из груды железа… Значит, ты уверен, что все в норме?

– Тестирование прошло со стопроцентным результатом.

Единственным напоминанием о минувшем недоразумении оставался плохо выправленный след на черепной коробке — боевой шрам, полученный в борьбе за справедливость, так как «драться» действительно «нехорошо». И теперь Айрант это уяснил.

Несколько последующих смен выдались на редкость спокойными — даже чересчур спокойными, и эта крайность тоже могла вызвать подозрение. Не было больше таинственной пропажи вещей. Никто на звездолете не слышал странных шорохов, полуночных звуков или чего-то в этом роде. Уже не выл за бортом мистический ветер, который однажды взбудоражил Линда. Перестали светиться могилы и, казалось бы, лавина абсурдных событий закончилась. Все встало на свои законные места: разум, логика, вещи и явления. Увы… тысячу и один раз права оказалась пословица, что идеальное затишье бывает только перед сильным штормом.

Как-то после подъема Кьюнг, едва успев нацепить на себя одежду, услышал, что его вызывают на связь.

– Говорит капитан. Кто это? — официальный тон обращения был явно наигранным. На практике всякий разговор обычно начинался с какой-нибудь нецензурной реплики.

В ответ из динамиков донесся неразборчивый шорох, возня непонятно чего непонятно где, затем тяжелое сиплое дыхание и протяжные стоны — а вот это уже серьезней. Веселость мигом улетучилась, и на смену ей лицо капитана покрыла тревога. Чем долее Кьюнг вслушивался непонятно во что, тем больше понимал: это не розыгрыш, и не помехи в эфире… В душе как будто образовался кусок льда.

– Что тебе надо?! Кто ты?! Отвечай!

Он выдержал еще с полминуты, внимая всякой неразберихе. В голове вертелись самые безумные предположения. И наконец сквозь хаос звуков он смог расслышать будто шепотом, едва внятно произносят его имя:

– Кью-ю-нг… Кью-ю-юнг…

– Линд?! Ты?! — похоже, голос был его. — Что с тобой?! Где ты находишься?!

Еще один долгий завывающий стон и — тишина… Лишь едва уловимый шорох, будто кто-то царапал по полу. Потом вдруг раздался глухой треск, который случается, если ударить по передатчику. Затем все стихло: прямо-таки загробное безмолвие — пустое, омертвелое, веющее холодом.

– Когда это все закончится?! — крик капитана заставил вздрогнуть монолитные стены. Он не мог сообразить главного: в какую сторону бежать. Потом наспех принялся размышлять: на планете Линда в такую рань быть не должно, в грузовом отсеке — тоже, на том свете… спокойно и без паники! Самый разумный вариант — быстро к его каюте!

Наверное, самый зловещий ураган не смог бы снести его с места с такой скоростью, как он сорвался сам. И казалось, менее чем за секунду был уже там. Кровь хлынула к вискам, сердце даже не заколотилось — стало отчаянно биться, вырываясь из плена грудной клетки, прежде чем мозг успел сообразить, что случилось. Картина была из забытых ночных кошмаров, и первые секунды еще сохранялась слабая надежда, что это лишь неудачное, бесталантливое наваждение собственного рассудка.

Линд лежал на полу неподалеку от своей каюты, вся одежда в крови, а руки беспомощно пытались дотянуться до горла, из которого торчал нож.

– Айрант! Фастер! Фабиан! Срочно ко мне!! — крикнув это, капитан кинулся к врачу. На него смотрели налитые краснотой отчаянные глаза, не в силах выразить ничего, кроме ужаса. — Линд!!! Скажи мне — кто тебя?!

По хаотичному подергиванию губ невозможно было понять: то ли врач судорожно глотает воздух, то ли пытается произнести ответ. Лицо уже покрывалось мертвецкой бледностью, а взор, пустой и холодный, был уставлен в потолок и, казалось, не замечал ничего перед собой. Кьюнг готов был прямо-таки завыть от собственной беспомощности. Он знал, что в таких случаях сразу вынимать нож нельзя ни в коем случае. Жгут на горло тоже не наложишь…