Александр Бачило - Проклятье диавардов (сборник)

Во дает! Он еще раздумывает, потянет или не потянет? Да с этим можно золотые диски штамповать и в Ливерпуль на гастроли ездить! Однако что-то здесь не так. Я готов поклясться, что вчера вечером Черняев такого еще не умел. Не мог он вчера сделать такую вещь, не хватило бы ему ни техники, ни школы. Он же самоучка, музыкальное образование получает дома на репетициях, как я, как Витька-басист, только Полина у нас — профессионал. Правда, Алику давно говорили, что талант у него есть. Серьезные люди говорили, вроде бы даже приглашали его куда-то, но ведь и самому расталантливому таланту нужно долго учиться — все приходит постепенно.

Ох, чувствую я, кто здесь постарался! Как только он мне заявил, что умом тронулся, так я сразу и почувствовал, а теперь… Ох, девицы!

— Это здорово, — сказал я Алику серьезно. — Ты сам, может быть, этого не чувствуешь, но ты уж мне поверь. Хотя тебе все равно не понять, до чего это здорово.

Алик был доволен.

— Теперь слушай вторую, — сказал он.

— Погоди минутку. Скажи-ка мне, ты вчера не обратил внимания на новеньких?

— Намекаешь на тех девиц, про которых вы с Вовкой шептались? Обратил.

— А не познакомился, случайно?

— Ну как тебе сказать, Чебурашка?.. Танцевал с одной. Но ничего особенного. Какая-то она была напуганная, будто впервые на людях. Ни слова не могла из себя выдавить. В общем, так себе, один внешний блеск. До нашей Польки ей далеко, дай все они, я думаю, не лучше.

Вот оно что. Значит, ничего и не заметил, бедняга. Но результат налицо, теперь я уверен, что это их работа. Надо…

Тут мои размышления прервались, Алик начал следующую песню. Через минуту я катался по дивану, задыхаясь от хохота. Этот тип написал куплеты! Никогда я не слыхал ничего подобного, каждая следующая строчка была лучше предыдущей, и все вместе было смешно до посинения. Он уже кончил петь, а я все еще заходился, согнувшись пополам и вытирая слезы. Черняев явно наслаждался моим состоянием.

— Ничего штучка, правда? — скромно спросил он.

Впрочем, по мне и так было видно, что штучка — ничего. Несмотря на странные события, преследовавшие меня с утра, я хохотал от души и чувствовал, как освобождаюсь постепенно от накопившегося задень утомления. Голова прояснилась, появилось настроение снова принимать участие в умопомрачительных приключениях, искать их, идти им навстречу. Алик был очень доволен произведенным эффектом. Он наконец убедился, что создаваемое им нравится не только ему, что это в самом деле неплохо. Он предложил записать на пробу хотя бы одну песенку, чтобы прикинуть основные партии и послушать со стороны, что получается. Я не мог не согласиться, и мы стали разворачивать кое-какую аппаратуру.

Пора было рассказать ему обо всем. Я уже открыл рот, но меня поразила вдруг одна мысль. Стой, подумал я, ты что же собираешься ему говорить? Ты же собираешься ему подробно объяснить, откуда взялся весь этот сегодняшний талант! Ты ведь заявишь ему сейчас, что он здесь совершенно ни при чем, а всему виной какие-то невообразимые девицы, насылающие на кого порчу, на кого — дар божий. И доказательства приведешь. А если он поверит? Что ему тогда делать? Сидеть и ждать, когда, им надоест развлекаться, они повернут рубильник и все пропадет? У тебя телевизор выключится, ты повздыхаешь, скажешь: “Жаль! Занятный был феномен!” А Черняеву как быть? Нет, ничего ему нельзя рассказывать, намекнуть даже нельзя, ни про меня, ни про Вовку. Чертовы девочки!.. Я плюнул на все и стал разучивать свою партию.

Мы провозились до темноты. Сделали несколько пробных записей. Получилось отлично. Черняев блистал, я не уставал удивляться его находкам. В седьмом часу я с сожалением надел пальто и отправился домой. Долгая дорога, набитый автобус — все пронеслось незаметно. Только выходя на своей остановке, я вспомнил, что не знаю еще Вовкиных результатов, и поспешил домой.

Открыв дверь в подъезд, я услышал громкие всхлипывания и различил в углу сгорбленную, судорожно вздрагивающую фигуру. Я подошел ближе, пригляделся и вдруг узнал… Антоху Таращука! Меня передернуло при воспоминании о том, как он исчез на моих глазах, интересно, что он чувствовал при этом? Подумать страшно. Или все-таки померещилось?

— Эй, Антоха, — сказал я. — Ты чего ревешь?

Антоха перестал всхлипывать и поднял глаза. Мне показалось, что он долго не мог меня узнать.

— Лю-юди… — протянул он с тоской, — живут. А мне — конец!

Он опять всхлипнул и запричитал что-то нецензурное.

— Погоди ты! — сказал я. — Говори толком, что с тобой случилось?

— Допился я, — прорыдал Антоха, — до горячки допился! Сволочь! Сегодня такое было, вспомнить страшно. Не выдюжу я — ужас такой! Если еще раз случится — кончу себя, и все! Всем лучше будет…

Я с удивлением обнаружил, что Антоха совершенно трезв. Слова он выговаривал внятно, только очень волновался. Спиртным от него не пахло.

— Погоди, не реви! — В Антохин бред мне что-то не верилось. — Ты сегодня днем в автобусе ехал?

Он уставился на меня совершенно круглыми глазами.

— А ты откуда…

— Погоди, погоди, ну-ка давай, начинай с автобуса. Рассказывай!

— Рассказывай тебе! Меня, может, трясти начинает, как я вспомню про это, а ему — рассказывай! Я в этом автобусе, может, полжизни оставил! Оно же там как раз и началось все. Выпимши я был. Стою себе у двери, никого не трогаю. Вдруг — как ударило меня что-то! В глазах померкло, и больше я автобуса не видел, а оказался я…

Антоха рассказывал ужасно путано, повторял много раз одно и то же, забегал вперед, но постепенно мне становилось ясно, что с ним произошло.

Очнувшись, Антоха обнаружил, что сидит на бетонном полу. Сначала он подумал, что попал, по обыкновению, в милицию, но, оглядевшись, понял, что ошибается. Он находился в гулком холодном коридоре с бетонным полом, стенами и потолком. Коридор плавно изгибался и просматривался всего метров на десять назад и вперед. Никаких дверей в стенах не было. Антоха поднялся на ноги и задрал голову, но и на потолке не было никакой дыры, через которую он мог свалиться в этот коридор. Он потрогал стену и пнул ее легонько ногой. Стена никак не отреагировала. Она была влажная, в рыжих потеках и, по-видимому, очень толстая. Антоха повернулся и поплелся по коридору.

“Что за муть? — думал он раздраженно. — Я им, заразам, щас устрою”. Ему казалось, что стоит дойти до людей, как он вдолбит, кому надо, что с автобуса его сняли незаконно, перед ним немедленно извинятся и покажут, где тут выйти. Он даже начал вслух репетировать свою будущую речь и распалил сам себя настолько, что если бы встретил кого-либо в этот момент, то мог бы и побить сгоряча. Однако странный коридор все не кончался, а шел Антоха уже минут десять. Он остановился и огляделся. Коридор все так же плавно закруглялся сзади и впереди, и ровно ничего не изменилось вокруг, будто это было все то же место. Не изменился даже свет, падающий на стену из-за поворотов коридора, и можно было подумать, что кто-то специально уносит его источник все дальше. Антоха пустился вперед еще быстрее и минут двадцать несся по коридору, не останавливаясь. Когда он совсем запыхался, ему в голову пришла интересная мысль: