Герберт Уэллс - Первые люди на Луне (пер. Лачинов)

Раз я отыскал такой выход с одной стороны, то мог воспрянуть духом и разобрать подобным же образом некоторые обстоятельства, о которых я едва решался перед тем думать. А именно, все, что касалось моего денежного банкротства. Но теперь, вникая в это дело спокойно и на досуге, я без труда увидал, что если только я скроюсь куда-нибудь, усвоив себе на время какое-нибудь менее известное имя и сохраню бороду, отросшую за два месяца, то риск относительно преследования меня несносными кредиторами, на которых уже я намекал прежде, делался весьма незначительным. Отсюда до известного рода разумных земных действий был всего один шаг.

Я распорядился, чтобы мне доставили письменные принадлежности, и написал письмо в новый Ромнейский банк, ближайший, как сообщил мне слуга отеля; я уведомлял директора банка, что хотел бы открыть у него текущий счет, и просил его прислать двух особ, заслуживающих доверия и с надлежащими полномочиями, в кебе с хорошей лошадью, чтобы отвезти несколько сот пудов золота, очутившихся в моем распоряжении. Я подписал письмо: «Г. Д. Уэльс», что показалось мне весьма почтенным именем. Покончив с этим, я отправился в контору, вызвал управляющего и попросил его прислать мне портного, чтобы снять мерку для суконной пары; велел, кроме того, принести мне чемодан, панталоны, сорочки, шляпы (для примерки); часовщику же заказал часы. Разослав все эти письма, я съел такой хороший завтрак, какой только отель мог изготовить, и лежал затем, посасывая сигару, до тех пор, пока, согласно моим инструкциям, явились два надлежаще уполномоченные клерка из банка, свесили и забрали у меня золото. После этого я укрылся с головой одеялом, чтобы оградить себя от всякого стука в дверь, и заснул с величайшим комфортом.

Да, я предался сну. Без сомнения, это было несколько прозаично для первого человека, вернувшегося сейчас с луны, и мне не трудно представить, что какой-нибудь молодой, одаренный фантазиею читатель найдет мое поведение подрывающим всякий интерес к моей личности, но я был до крайности утомлен и измучен, и, черт побери, что же мне еще оставалось делать? Ведь, разумеется, не было ни малейшего шанса, что мне поверят, когда бы я стал рассказывать свои похождения. Это, наверно, лишь подвергло бы меня множеству неприятностей.

Итак, я заснул. Проснувшись, наконец, я стал взирать на мир так, как я всегда привык это делать с тех пор, как начал жить сознательною жизнью. Я уехал из Литльстона в Италию, где и пишу эту историю. Если свет не захочет признать ее фактом, то пусть признает за небылицу; меня это не касается.

А теперь, когда счеты покончены, я восхищаюсь при мысли, как гладко сошло и было закончено все приключение. Каждый убежден, что Кавор был не особенно даровитым научным исследователем, который спалил свой дом и самого себя в Лимпне; удар же, сопровождавший мое прибытие в Литльстон, объясняют в связи с опытами над взрывчатыми веществами, которые постоянно производятся в одном из лиддских казенных учреждений, за две мили от города. Я должен сознаться, что до сих пор не обнаружил своей прикосновенности к исчезновению Томми Симонса, — так звали мальчугана. Да это, пожалуй, и не легко было бы доказать, если бы я даже и попытался пуститься в разъяснения. Мое появление в лохмотьях, с двумя полосами чистейшего золота, на литльстонском берегу толкуется разными остроумными способами, и меня мало трогает, что вообще думают об этом. Иные говорят, что я нарочно сочинил всю историю, во избежание слишком подробных расспросов об источнике моего богатства. Хотел бы я видеть человека, который бы мог выдумать историю, настолько последовательную, как моя. Ну, они желают считать эту за выдумку, пусть так и будет!

Я поведал свои приключения, а теперь, полагаю, мне снова придется навалить на себя бремя земных забот. Даже человек, побывавший на луне, должен все-таки добывать себе пропитание. Вот я и работаю тут в Амальфи над сценарием той самой драмы, которую я набрасывал еще прежде, чем Кавор вторгся в мою жизнь. Однако, должен сознаться, что мне не легко сосредотачивать внимание на пьесе, когда лунный свет проникает в мою рабочую комнату. Теперь полнолуние, и в прошлую ночь я целыми часами безумствовал, вперив взоры на этот сияющий светлый щит, который сулит так много. Представьте только себе и столы и стулья, и станки и палки из чистого золота! О, проклятие! Если бы хоть кто-нибудь вновь натолкнулся на этот каворит!.. Но подобные вещи не случаются два раза в жизни. Я живу тут немного получше, чем в Лимпне, вот и все. А Кавор покончил самоубийством более сложным образом, чем какое бы то ни было человеческое существо, и вся история разрешается в конце концов совершенно как сновидение. Она так мало вяжется с остальными жизненными происшествиями, столь многое в ней стоит вполне обособленно от человеческого опыта — прыганье, питание, дыхание, в этих сферах, лишающих веса, — что в самом деле бывают моменты, когда, несмотря на лунное золото, я более чем наполовину готов поверить, что все происшедшее было сон.

Здесь оканчивается история в том виде, как мы ее первоначально получили. Но затем нам было доставлено до крайности странное сообщение, несомненно подтверждающее самым любопытным и неожиданным образом правдивость всего рассказа. Если верить нашему корреспонденту, то мистер Кавор еще жив на луне и посылает на землю депеши.

1900.