Урсула Ле Гуин - Город иллюзий

Очень слабая надежда. Все, что он мог сделать, — это внушить себе: «Я все выдержу», — в надежде, что это окажется возможным.

Если удача будет на его стороне, так может случиться. Если же удача от него отвернется…

«Надежда — еще более хрупкая, более трудная вещь, чем вера», — подумал он, шагая по комнате, под отблески беззвучных молний весенней грозы, различимых сквозь полупрозрачные стены, грозы, разразившейся высоко над его головой. В хорошую погоду верят в жизнь, в плохую — только надеются. Но суть при этом одна и та же. В этих категориях необходима связь одного разума с другим, с миром и со временем. Без веры человек живет, но не человеческой жизнью. Без надежды он погибает. Когда же нет взаимосвязей, когда руки не соприкасаются с другими руками, чувства атрофируются, разум кажется бесплотным и одержимым, и связь между людьми становится такой, какая связывает хозяина и раба, убийцу и жертву.

Законы существуют для того, чтобы подавлять побуждения, которых люди сами в себе боятся.

«Не убий!» было единственным хвастливым законом Сингов. Все остальное было дозволено. Это означало скорее всего, что существует не так уж много такого, что бы они на самом деле хотели сделать.

Страшась своего собственного, глубоко заложенного влечения к смерти, они проповедовали почтение к жизни, дурача в конце концов и самих себя собственной ложью!

У него не оставалось бы ни малейшей надежды на победу, если бы не одно качество, с которым ни один лжец не может справиться — человеческая честность. Вероятно, им и в голову не придет, что человек может так сильно жаждать остаться самим собой, что, возможно, устоит, даже будучи абсолютно беспомощным.

Все возможно…

Успокоив наконец свои мысли, он взял книгу, которую подарил ему Владыка Канзаса и которую, наперекор его предсказанию, он до сих пор не потерял, и читал ее очень внимательно, пока не уснул.

На следующее утро, возможно, последнее в жизни Фалька, Орри предложил продолжить осмотр достопримечательностей города с аэрокара. Фальк согласился, ответив, что он очень хотел бы взглянуть на Западный океан.

Подчеркнуто вежливо двое из Сингов, Абендабот и Кен Кениек, справились, можно ли им сопровождать почетного гостя и постараться ответить на все возникшие у того по ходу полета вопросы. У Фалька была смутная надежда, что ему удастся как можно больше узнать о том, что они собираются сделать с его мозгом, и тем самым подготовиться к сопротивлению. Но из этого ничего не получилось. Кен Кениек разразился бесконечным потоком терминов, непрерывно говоря о нейронах и синапсах, блокировании и разблокировании, о наркотиках, гипнозе и парагипнозе, о подключенных и неподключенных к мозгу компьютерах. Все это было для Фалька бессвязным набором слов, но слов устрашающих. Он вскоре прекратил все попытки что-либо узнать о предстоящей операции.

Аэрокар, пилотируемый бессловесным человеком-орудием, который казался всего лишь продолжением органов управления, поднялся над горами и устремился на запад над пустынями, яркими от краткого весеннего цветения. Через несколько минут они уже были лицом к лицу с суровым гранитом Западного Хребта. Несмотря на катаклизмы, горы Сиерры все так же вздымали в небо свои зазубренные пики, выраставшие из занесенных снегом ущелий. За пределами хребта лежал океан, ярко отражая солнечный свет. Темными пятнами над его волнами выделялись затонувшие участки суши.

Когда-то там были города, ныне уже забытые — так же, как и в его собственном мозгу забытые города, имена и…

Когда аэрокар повернул, чтобы направиться на восток, Фальк сказал:

— Завтра будет землетрясение, и то, что было Фальком, может уйти под воду.

— Поверьте, мне будет очень жаль, если такое случится, Лорд Ромаррен.

Абендабот печально кивнул. Фальку показалось, что в его голосе промелькнула нотка удовлетворения. Всякий раз, когда этот Синг выражал какие-то свои чувства словами, это было настолько фальшивым, что, казалось, подразумевало прямо противоположное. Но, возможно, у Абендабота полностью отсутствовали какие-либо чувства и волнения. Кен Кениек, с бледным лицом и водянистыми глазами, которые ничего не говорили о его возрасте, в отличие от своего напарника, Абендабота, не выказывал никаких чувств и не притворялся, что они у него есть.

Вот и сейчас он сидел, не двигаясь, без всякого выражения на лице, всецело замкнутый, ушедший в себя, отрешенный.

Аэрокар стрелой мчался над пустынями, отделявшими Эс Тох от моря. На всем этом огромном пространстве не было никаких признаков обитания людей. Они совершили посадку на крыше здания, в котором была расположена комната Фалька. После нескольких часов, проведенных в обществе холодных бесстрастных Сингов, он страстно желал хотя бы этого призрачного уединения. И они позволили Фальку получить его.

Остаток дня он провел в своей комнате, опасаясь, что Синги могут снова одурманить его или навязать какие-то иллюзии, чтобы рассеять внимание и ослабить волю. Но, по-видимому, они почувствовали, что уже нет необходимости предпринимать какие-либо меры предосторожности относительно его личности. Его оставили в покое — пусть себе шагает по полупрозрачному полу, сидит или читает свою книгу. Что, в общем-то, он может совершить против их воли?

Снова и снова в течение этих долгих часов он возвращался к книге. Он не осмеливался делать на ее полях никаких заметок или отметок, даже ногтем.

Он только читал ее, хотя, пожалуй, и так знал наизусть. Он был полностью поглощен чтением, страница за страницей вникал он в ее слова, повторяя их про себя, что бы он ни делал — расхаживал или сидел, или лежал. Вновь и вновь его мысли возвращались к самому началу этой книги, к первым словам Старого Канона на первой странице:

«Путь, который может быть пройден,Это не есть вечный Путь.Имя, которое может быть названо.Это не есть вечное Имя».

Поздно ночью, под гнетом усталости и голода, мыслей, которые он непрерывно гнал от себя, мыслей о страхе смерти, которым он не позволил овладеть собой, ум его наконец пришел к такому состоянию, которого он искал. Стена пала, душа отделилась от бренного тела, и он стал ничем. Он стал словом. Словом, произносимым во тьме, которое некому было услышать. Его личность отделилась от него, и он всецело стал вечно собой — безымянным и одним единственным во Вселенной.

Постепенно чувство времени вернулось, и вещи снова получили имена, а стены поднялись вокруг него. Ой прочел первую страницу книги еще раз, затем лег и постарался уснуть.

Восточная стена его комнаты под ранними лучами солнца стала ярко-изумрудной, когда за ним пришли двое людей-орудий и повели вниз через дымчатый коридор и нижние этажи здания на улицу, усадили в слайдер и повезли по тенистым улицам. Переехав через глубокую расщелину, они попали в другую башню.