Джон Хоукс - Чёрная река

— И что в нем?

— Повесть веры, исповедь. Святой подробно описал свое путешествие в ад.

— В Первое измерение?

— Мы не принимаем вашей системы и, уж конечно, не принимаем того, что Иисус был Странником.

— Он — Сын Божий, — вставила сестра Джоан.

Сестра Рут кивнула.

— Иисус воплотился от Духа Святаго и девы Марии. Его распяли, похоронили, а затем он воскрес. — Оглядев сестер, она добавила: — На этом зиждется наша вера. Но мы вовсе не отрицаем, что Бог дозволил некоторым людям быть Странниками и что кто-то из них даже стал пророком или святым.

— Значит, Колумба был Странником?

— Не знаю. Но дух Колумбы побывал в проклятом месте. Вернувшись, святой все записал. Твой отец потратил много времени, переводя рукопись. А когда не пребывал в часовне, то…

— …То гулял по острову, — подсказала сестра Фаустина. — Забирался на самую вершину и смотрел на море.

— Можно и мне в часовню? — спросил Габриель. — Я хочу посмотреть на манускрипт.

— Там нет электричества, — предупредила сестра Рут. — Тебе понадобятся свечи.

— Я только хочу знать, что прочел мой отец.

Переглянувшись, монахини вроде пришли к общему решению. Сестра Морин поднялась и подошла к комоду.

— В часовне есть свечи, тебе понадобятся спички. Когда войдешь, обязательно закрой за собой дверь, иначе ветер задует пламя.

Габриель встал, застегнул куртку и вышел.

Светили звезды и молодой месяц. Ночью хижины напоминали курганы царей бронзового века. Габриель прошел мимо обшей спальни и хижины, которая называлась кельей святого и где жила матушка Блэссинг — в окнах второго этажа виднелось слабое голубоватое свечение (похоже, у аббатисы имелся при себе компьютер с выходом в интернет через спутниковый телефон).

Спустившись на нижний уступ, Габриель вошел через незапертую дверь в часовню. В помещении царил кромешный мрак. Странник зажег три большие восковые свечи, и они загорелись тусклым желтым пламенем.

Размерами и формой алтарь напоминал небольшой комод; на крышке был установлен деревянный крест. Корпус покрывала резьба: русалки, морские чудовища и человек, у которого изо рта растет плющ. Встав перед алтарем на колени, Странник заметил щель, обозначающую очертания среднего ящика, но не увидел ни защелки, ни ручки. Нажав и подергав за каждое изображение языческих тварей, Габриель готов был сдаться, потому что ни одно из них не открыло ящик. Он хотел уже вернуться в хижину-кухню, чтобы спросить, что делать, но решил напоследок проверить крест. Потянул его на себя… и крышка открылась.

Габриель достал книги: латинский словарь и потрепанный учебник латыни для начинающих, а еще блокнот, исписанный мелким, убористым почерком отца. Точно таким Мэтью по утрам составлял список покупок, когда семья жила на ферме; Габриель с Майклом спозаранку прибегали на кухню проверить — а вдруг родители решили купить к ужину конфеты или другое лакомство.

Приблизив записную книжку к свече, Габриель начал читать о путешествии святого в Первое измерение: «На четвертый день после Вознесения душа моя, покинув тело, спустилась в проклятое место». Габриель перевернул страницу, стараясь читать как можно быстрее: «Там обитают демоны в обличье людей; живут на острове посреди черной реки. Свет исходит от огня…». Слово «огня» отец зачеркнул, исправив на: «…свет исходит от пламеней, а солнце скрыто».

На последней странице Мэтью подчеркнул несколько строк: «Ни веры, ни надежды. Но Божьей милостью я нашел черную дверь, и сквозь нее моя душа вернулась».

Габриель просмотрел иллюстрации в книге двенадцатого века: Колумба изображался в белой рясе; вокруг головы сиял золотой нимб. Но в этом аду не было ни демонов, ни дьяволов, только люди в средневековой одежде, с мечами и копьями. Святой наблюдал из-за разрушенной башни за тем, как они убивают друг друга с необузданной жестокостью.

Скрипнула дверь, и Габриель обернулся. В круг света вошла темная фигура. Майя. Она куталась в черный монашеский покров. По примеру матушки Блэссинг, девушка несла меч открыто — без футляра, — перекинув ремень через грудь; из-за левого плеча торчала рукоять.

— Книгу нашел?

— Да, и не только. Мой отец перевел текст. Думаю, хотел узнать, как святой Колумба путешествовал по Первому измерению, а после отправился туда сам.

По лицу Майи пробежала тень боли. Как всегда Арлекин поняла, к чему клонит Габриель.

— Твой отец может быть где угодно.

— Нет, я точно знаю: он в Первом измерении.

— Но тебе туда идти не нужно. Тело твоего отца в этом мире. В конце концов и дух вернется.

— Снова под опеку матушки Блэссинг? — усмехнулся Габриель. — Это вряд ли.

Покачав головой, Майя принялась расхаживать по комнате.

— Я знала ее еще ребенком. Только в последнее время она стал такой злобной, презрительной…

— А усердствовать в деле убийства она тоже стала только в последнее время?

— Я всегда благоговела перед ее храбростью и красотой. Все еще помню, как однажды нам пришлось отправиться на поезде в Глазго — совершенно неподготовленными, — и матушка Блэссинг не надела ни парика, ни чего другого, чтобы изменить внешность. Мужчины смотрели на нее — их тянуло к ней. Но в то же время они чувствовали исходящую от матушки Блэссинг опасность.

— И этим ты восхищалась?

— Прошло много времени. Теперь я пытаюсь найти собственный путь. Я не гражданка, не трутень… но и не Арлекин.

— Кем же ты хочешь быть?

Майя встала перед Габриелем, пытаясь скрыть эмоции.

— Я только не хочу быть одна. Арлекины могут заводить семьи, рожать детей, но ни к кому не привязываются. Однажды отец показал мне мой меч, сказав: «Он — твоя семья, твой друг и любовник».

— Помнишь, как мы с тобой вчера сидели на скамейке и смотрели на океан? — Габриель положил руки ей на плечи. — Ты сказала, что будешь оставаться рядом со мной, несмотря ни на что. Для меня это многое значит.

Они говорили, а слова текли сквозь холодный воздух. Все вдруг преобразилось: мира не стало — не стало часовни и острова. Были только Майя и Габриель, вдвоем, одни. Странник заглянул в глаза Арлекину и увидел, что Майя больше не прячется, что в глазах у нее — только искренность. Габриель с Майей соединились, и не было уже Странника и Арлекина. Были Майя и Габриель, вдвоем, одни.

Ветер бился в дверь часовни, будто испытывая ее на прочность. Габриель поцеловал Майю. Та отстранилась. Вековая традиция была нарушена, отметена, как клочок бумаги — в огонь. Желание затмило все мысли. Барьеров более не осталось.