Андрей Лазарчук - Гиперборейская чума

Чтец – парящая в пустоте видимая половинка злодея, адская маска, намекающая на скрытое существование чего-то куда более страшного, – вновь начал речь. Голос его теперь доносился сверху…

Малиновый вельвет предвечного закатаТяжел и вял, как мятый занавесВ театре старого балета, чтоНа бульваре серых кленов,Грустящих пыльным летомВ песчаном граде. Глупый орНемудрых птиц на темных фонарях.Песок в Венеции, песок и злая пыль, и мутный зной.Полгода небо полнится звездами,Полгода – солнцу продано,Бог мой! Ты был не прав.Нам не достать до неба,Не взять тебя за бороду,За руку – но ты поверь своимСмешным твореньям, что вынужденыЖдать, скучать, пить воду, потеть, вонять, валяться…Помилосердствуй!Истреби!

Несколько мягких лучей сошлись на котле, под которым кружился огонь. Над поверхностью воды в котле собирался горячий туман, предвестник кипения. Теперь четверо бронзовокожих обритых мужчин стояли по обе стороны помоста. Одеты они были в кожаные передники и большое количество черных цепей, своей массивностью производящих впечатление то ли якорных, то ли фальшивых.

Девушки в кольцах, приносившие жабу, теперь также на полотнище, но уже белоснежном, несли большого черного кота. Кот сидел неподвижно, зажмурив глаза, прижав уши и быстро-быстро подрагивая кончиком хвоста.

Доктор вдруг ощутил рядом с собой какую-то пустоту. Ираида исчезла. Впрочем, он тут же заметил ее вновь – она огибала кольцо зрителей, направляясь к оркестру…

Когда успел переодеться Эшигедэй, никто не заметил. Но теперь на нем был очень легкий, развевающийся халат с диковинным орнаментом, а голову венчала высокая цилиндрическая шапка с двумя помпонами у основания.

– Хотя до Вуди Аллена ему далеко… – начал было Сильвестр, но на него тут же зашикали, и он обиженно замолчал.

Эшигедэй завел бубен за голову. Натянутая кожа светилась, создавая нимб. Кажется, руки его были неподвижны, но бубен издавал рокочущие звуки, перемежаемые отзвонами бубенцов. Все тело шамана, облаченное в струящийся шелк, тоже казалось струей, потоком, братом огня. Рокот нарастал, отзвоны делались чаще и тревожнее. Не сдвигаясь с места, он плыл над помостом.

Терзаемый в зале обрывок Вселенной,где правит молитвой волнующий газ,где тело твое, человек подземельный,готовый на все ради горсти опилок,своим воссозданьем грозящий погаснуть,как плавленый воск, как зеленаяскатерть, как древо без сна, разбросавшеелистья по кругу, по кругу, по кругу дерьма…

Величественным жестом Эшигедэй описал бубном полуокружность, а свободную руку вытянул вперед и положил на кота. Кот напрягся совсем уже судорожно, но остался сидеть на полотнище. Пальцы шамана медленно обняли кота за шею, он сделал шаг к котлу…

– Это ты что это – варить кота собрался? – вдруг громко спросил кто-то.

Публика возмущенно замахала на дикаря, посмевшего перебить Поэта, руками и страшно зашипела. Но тут же раздалась в стороны, и перед шаманом встала Ираида.

– Ну?!

Шаман замер. И, наверное, забыл слова, потому что несколько раз беззвучно открыл и закрыл рот.

– Женщина, не мешайте артисту! Где охрана? Что за безобразие? Мы за что платили?

– Отошли! – рявкнула Ираида и толчком ноги опрокинула котел. Кипяток хлынул на пол, пар взметнулся.

– Губимое чадо любоговых ланей, – продолжал декламировать шаман, пытаясь еще что-то изображать из себя. – Не шире угла твой распахнутый глаз, мерцаешь, как деготь…

Ираида дернула за край драпировки-кровли, что-то с паутинным звоном полопалось наверху, и плечи шамана накрыло белым шелком. Четверо «рабов», до того стоявшие неподвижно, бросились к Ираиде. Девушки в кольцах с визгом метнулись куда-то за помост.

Кот, все это время ведший себя смирно, вдруг забился; шаман сунул его под мышку и обхватил голову, будто готовясь оторвать… Кот заорал.

– Ну вот что! – закричала Ираида. – Дай сюда животное! Ты, чумазый!

Доктор и Сильвестр пытались пробиться на крик, расталкивая плотно сбившихся зрителей, и опоздали, конечно же: раздался смачный удар, и один из «рабов», взмахнув кандалами, рухнул в толпу и повалил кого-то еще. Женщины завизжали. Эшигедэй, возвышаясь над всеми, сделал хищный руководящий знак.

Ираида рванула черное полотнище, застилающее помост, и шаман еле удержался на ногах; фаллическая шапка свалилась с его головы, бубен брякнул возмущенно и жалко.

Тут же над головами взметнулись кулаки.

– Женщина, что вы себе позволяете!..

– Ах ты тварь!..

– Держите же ее!..

– Ой… о-у-у!..

– Заходи сле…

– Отпусти-и, су-ука… эп!..

– Ёпрст!..

Все эти возгласы перемежались короткими тугими звуками ударов, и когда доктор пробился наконец к месту побоища, то противников Ираиды он уже не застал.

Сама воительница, держа за шкирку спасенного кота (бедняга зажмурил глаза и поджал лапы и хвост), пританцовывала в боксерской стойке, неся правую руку на отлете. Платье ее было разорвано до пупа, и далеко не все прелести оставались доступны лишь воображению. Одним лишь взглядом она отшвыривала тех, кто не успел – а теперь уже и не стремился – вступить в бой. Поняв, что на этом фронте противников у нее не осталось, Ираида развернулась к шаману…

Тот дернулся назад, но взял себя в руки, положил жезл на сгиб локтя – и медленно зааплодировал ей. Висящий на согнутых пальцах бубен поддакивал. И тут же аплодисменты подхватили зрители.

– Вы великолепны, – гортанно проговорил шаман. – Вы незабываемы.

– А ты сволочь, чумазый, – презрительно сказала Ираида. – Сам лег, чтоб не били? Ну, до следующего раза… Ваня, подержи кота, – она сунула зверя доктору и попыталась запахнуть платье. Кот тут же взлетел из докторовых рук, описал параболу, врезался в толпу – и по головам, плечам, взметнувшимся локтям умчался куда-то с визгом. Доктор скинул пиджак, набросил на Ираидины плечи и повел ее к бару.

Ираида и у стойки, глотая большими глотками какой-то слоеный коктейль, мгновенно поданный восхищенным барменом, продолжала тихо бушевать, но тут вдруг раздался нарастающий рев мотора.

В слегка заадреналиненном сознании доктора этот звук ассоциировался с пикирующим вертолетом, он машинально поднял голову; в эту секунду размалеванное всякой всячиной витринное стекло за спиной бармена разлетелось со звоном, и в зал бешеным носорогом вперся громадный мотоцикл! Он разнес половину стойки, полуразвернувшись, затормозил юзом перед колонной – оба мотоциклиста, водитель и седок, медленно распрямлялись, подобно ежам, – публика оторопело замерла в невозможных позах – Эшигедэй тоже замер с воздетым бубном в руках – у седока в руке вдруг появился большой пистолет – и тут свет погас! Влетевшим следом за мотоциклом тугим комом ветра высадило оставшиеся стекла: они брызнули наружу смертоносным градом осколков, наружу, а не внутрь!