Сергей Лукьяненко - Чистовик

Я даже не сразу поймал тот миг, когда время вокруг замедлилось. Неспешно сыпалась из окон утварь, пули рвали бронежилеты десантников, падали изломанные очередью тела. Сердце будто замерло, а кровь в жилах, напротив, кипела. Автомат в руках подергивался неторопливо, основательно, будто гвозди вколачивал. Казалось, еще чуть-чуть — и я увижу, как вылетают из ствола пули.

Мои способности функционала вдруг снова вернулись. Без всякой башни, без функции, порожденной мной и породившей меня, без поводка энергетической пуповины — я вошел в ускоренный ритм.

Изменилось и зрение. Нет, я не видел ауру, как это называл кардинал. Я просто отчетливо понял, что среди убитых было два функционала — одного из них прикончил пес кардинала. Они были… какие-то другие. Более яркие, что ли…

Еще я увидел радужное марево, будто огромный мыльный пузырь колыхающееся на ветру. Маскировочное… поле? Пленка? Не знаю что, но это была такая же дрянь, как скрывавшая до поры до времени десантников. И в этом пузыре кто-то прятался.

Не отводя взгляда от невидимки, я нашарил на раздутом теле солдата (только бы не лопнул!) ножны, вытащил клинок. С трудом, но все же рассек липкие нити, встал. Крикнул:

— Выходи, сволочь! А ну выходи!

Я не сомневался, что там прячется функционал. Такой же ускоренный, как и я. А значит, он сумеет разобрать мои слова.

— Впечатлен! — отозвался невидимка. — Но стоит ли так нервничать? Мы же разумные люди…

Я выстрелил на голос. Автомат выпустил короткую очередь и захлебнулся. То ли я промахнулся, то ли у врага не только невидимость, но еще и какая-то защита.

Но одного я все же добился. Продолжать разговор враг не рискнул. Мелькнул в воздухе светящийся росчерк, слегка хлопнул воздух, будто лопнул пузырь. Тот, кто командовал моим неудавшимся захватом, ушел таким же путем, как перемещался между мирами Котя. И, кстати, точно так же избегая равного боя.

Куратор? На мой захват послали куратора? Или еще какую-то важную птицу из Аркана? Рядовые функционалы, кем бы они ни были, такими фокусами не владели.

В одном я был уверен — голос хоть и казался смутно знакомым, но принадлежал не Коте. По крайней мере это была не подстава с его стороны. Да и зачем, если разобраться, Коте вести двойную игру — и при этом спасать меня от польских полицейских, затем с Януса? Нет, паранойя хороша в меру…

Я подошел к кардиналу. Посмотрел в лицо Рудольфа, покачал головой. Человек, в которого попадает четыре или пять автоматных пуль, умирает очень быстро.

Девушки тоже были мертвы. Я присел на колени возле Элисы, перевернул ее на спину, вытянул руки вдоль тела. Две пули — в живот и в сердце. Можно порадоваться хоть тому, что она умерла быстро.

Если бы все это происходило в кино или книжке, то Элиса, конечно, еще была бы жива. Она прошептала бы мне что-то трогательное и воодушевляющее, вроде того напутствия Рудольфа — «найди сердце тьмы». Ну, к примеру, «все как в той книжке… один за всех и все за одного…». И я бы уходил прочь закусив губу, со слезами в глазах и жаждой мщения, весь такой одинокий, гордый и непреклонный…

По плечу мне заехал выпущенный из окна горшок. Самый натуральный ночной горшок из тяжелого фаянса. Хорошо, что вскользь, и хорошо, что пустой.

Время снова вернулось к обычному течению. И в этом времени не было места для громких фраз, красивых клятв и рыданий над павшими.

Пусть мертвые сами хоронят своих мертвецов. Уверен, что и Рудольф, и Элиса меня бы поняли.

Я бросил автомат с пустым рожком и схватил другой. За спиной у солдат были небольшие ранцы — я снял один, внимательно глянув, чтобы тот не оказался простреленным. Будем надеяться, что там найдутся патроны.

А вот теперь придется улепетывать, пока разъяренные жители не выскочили на улицы. Вряд ли мне удастся доказать толпе, что я «свой», а не пришел с налетчиками…

Вначале я побежал по улочке, ведущей к казармам. Направление каким-то чудом удержалось в памяти. Вовремя — за спиной хлопали двери и слышались голоса. Меня вроде бы не преследовали.

Метров через пятьдесят я остановился.

А туда ли я бегу?

Не примут ли меня полицейские за врага? Не напустят ли каких-нибудь боевых мальтийских мышей, не зарубят ли на всякий случай алебардами?

Да и что хорошего выйдет из попытки спрятаться за спинами местных ландскнехтов? Только новые трупы и новые потрясения…

За мной следят. Более того — могут открывать порталы прямо на моем пути. Арканцы будут давить, пока кардиналы не сочтут, что я обхожусь им слишком дорого и маленькая сделка с дьяволом — меньшая из зол. А они придут к этой мысли, когда им пообещают засунуть под собор Святого Петра термоядерную бомбу…

Не знаю, что мной двигало — отчаяние или неожиданно мелькнувшие вновь способности функционала. Я поднял руку, посмотрел на стальное колечко — последний кусочек моей башни. Нет, дело не в нем, конечно же. Это просто пять граммов железа. Но мне так проще… чтобы помнить то, что со мной сделали. Чтобы разозлиться. Чтобы стать вровень с трусливым невидимкой, устроившим побоище на мирных улицах Рима.

Вровень — или сильнее.

— Мне нужно сердце тьмы, — сказал я. — Мне нужно найти ваши корни, найти и выжечь. Никому… не позволено… так… поступать…

Я повел по воздуху рукой, выставив указательный палец, — будто писал стилусом на огромном сенсорном экране. Я не знал, что именно «пишу». Я не знал, как это должно происходить. Котя говорил, что ему нужна «наводка», что он должен побывать в том месте, куда хочет перенестись, или знать человека, за которым следит. Мне надо было что-то другое. Что-то совсем уж необычное.

Пальцы окутало синее свечение. С указательного сорвался и затрепетал в воздухе язычок пламени. Я вел руку, а надпись оставалась гореть в пространстве, написанная на языке, которого не было и не должно быть на Земле. То ли руны, то ли иероглифы, то ли затейливая арабская вязь, то ли просто узор: затягивающий, гипнотический, идущий сквозь пространство и время…

Я перехватил автомат поудобнее и шагнул в открывшийся портал.

13

Вопреки всему я убежден, что человек по природе своей — существо мирное. Глупое, жестокое, похотливое, наивное, склочное — но мирное. Никто в здравом уме и от хорошей жизни не стремится убивать. Это удел маньяков и фанатиков. Даже закоснелый вояка, скалозуб, не мыслящий одежды, кроме мундира, марширующий даже от койки до сортира и разговаривающий со своей кошкой языком уставных команд, — все равно предпочтет получать звания за выслугу лет, а ордена — за успехи на параде. Недаром у русских военных традиционный тост — «за павших», а не «за победу». За победу пьют, только когда война уже идет…