Сергей Малицкий - Легко (сборник)

— О! Сарая нет.

— А что есть?

На месте сарая чернело пепелище, а вокруг в причудливых позах спали, оглашая округу богатырским храпом, несколько дюжих мужчин в форме пожарной гвардии. Павлик подошел ближе и увидел. На том месте, где раньше был сарайчик, теперь зияла косая воронка не менее пяти метров диаметром, вокруг которой было разбросано множество разбитых бутылок и обгоревших сарайных досок.

— Ну? Что там? — крикнул Антон.

— Оно жидкое!

Внизу в середине воронки лежало нечто, более всего напоминающее огромную не менее метра в диаметре полупрозрачную каплю дымчато-розового цвета. Легкий пар поднимался над ее поверхностью, хотелось взять ложку и определить, смородиновый или клюквенный вкус таится в глубине этого колышущего чуда.

— Жидких метеоритов не бывает, — ответил Антон срывающимся голосом. — Какое оно?

— Как огромная капля теплого красного киселя, — ответил Павлик. — Больше меня в два раза… или в три.

— Ты можешь ее потрогать?

— Я могу! — крикнула из-за спины Наташка, спрыгнула в яму и сунула обе руки по локоть в это.

Это дрогнуло, колыхнулось и замерло.

— Эй, — вырвался из груди Павлика вздох зависти. — Осторожней там. Не вздумай лизнуть. Она, как ее, радиация …это… незаметна.

— А я вообще ничего не боюсь! — гордо сказала Наташка. — Только она никакая не жидкая, она теплая.

— Ты можешь взять в ладони немного? — спросил Антон.

Наташка попробовала, но это не удерживалось в ее маленьких исцарапанных ладошках, оно мгновенно выскальзывало, стоило только попытаться оторвать хотя бы маленькую часть от целого. Не сговариваясь, почти одновременно и Антон и Павлик съехали в яму.

— Где? Где это? — закричал Антон, — Я ничего не чувствую!

Он размахивал руками, бороздил по поверхности, но, кроме легкой мгновенной ряби, это ничего не вызывало. Антон не чувствовал ничего!

— Стой! — Павлик остановил его руки, — Я понял.

— Что?

— Этого здесь нет, это только кажется, что это есть. Это, ну, как его, голограмма.

— Голограмма? — Антон замер. — Фантом? Призрак? А как же воронка?

— Ну, может быть, имелась какая-то скорлупа? А при ударе она разрушилась. Или растаяла.

— Какая скорлупа? — возмутилась Наташка, — Это разве яйцо? И почему его здесь нет? А пожар? А тепло?

Действительно, тепло было. Оно стояло невидимым туманом вокруг и даже как будто задевало пальцы, когда они пытались нащупать ускользающее нечто.

— Нет, — огорчился Павлик, убедившись в тщетности попыток наполнить подобранную бутылку. — Или того, что мы видим, на самом деле нет, или оно не делится, а только льется… Но льется только внутри самого себя.

— Какой ты умный! — восхитилась Наташка, наблюдая как брошенные ею комья земли исчезают внутри этого. — Только, если честно, я ничего не поняла.

— Если честно, я тоже, — признался Павлик.

— Вы ничего не чувствуете? — спросил Антон.

— Я чувствую тепло! — радостно сообщила Наташка. — И еще обидно, что мне никто не поверит. И еще жалко, что это желе не упало к бабушке в огород. Я бы в него прыгала. Оно такое красивое, мягкое и не пачкается.

— Может быть, оно живое? — спросил Павлик.

— Ой! — взвизгнула Наташка и выскочила из этого, куда она забралась уже по пояс.

— Я чувствую, что мне что-то давит на глаза, — сказал Антон. — И сердце сжалось. Тепло тоже … но только очень слабо.

— Оно может быть живым? — спросил Павлик.

— Помогите мне выбраться, — попросил Антон.

Они вскарабкались на край воронки, отряхнулись.

— Тебе придется отвести меня к людям, — сказал Антон.

— А мы что, не люди? — возмутилась Наташка.

— Люди. Но вы ничего не решаете. Мне нужен кто-то, кто решает, например наш мэр, начальник милиции, кто-нибудь.

— Хорошо, — Павлик еще раз оглядел сумасшедшее зрелище, капля в яме и несколько спящих мужиков, как бы объевшихся этого киселя, повторил. — Оно может быть живым?

— Все может быть живым. Возможно, жив каждый атом, из которых мы состоим. Может быть, он проживает огромную жизнь за период, который мы называем миллиардной частью секунды. Возможно, звезды дышат и думают. Может быть, дерево плачет, когда дровосек подходит к нему с топором. Докажи мне, что Земля мертва. Или докажи мне, что она жива. Второе, кстати, сделать, наверное, легче. Только что от этого изменится? Ты будешь осторожнее по ней шагать?

11

Человек устает не от работы, а от неудач. И первым вестником неудачи является легкое беспокойство. Чуть слышная хандра. Душевное недомогание. Илья Петрович судьбою и способностями был избавлен от этих ощущений, но именно в этот раз не все было в порядке. Что-то томило его, побаливало под ребрами и сосало под ложечкой. Сильные мира сего наделены столь же несовершенной анатомией, что и простые смертные. Или их анатомия трудится в режимах запредельных перегрузок? Лысеют головы от отчаянного чесания затылков, немеют спины и каменеют задницы от беспощадной сидячей работы, пропитываются океанской водой бесчисленных отчетов и докладов мозги, разъедаются дорогостоящими продуктами и напитками желудки и предстательные железы, пронзаются целлюлозными астмами и канцелярскими аллергиями, пропитываются никотиновым удушьем легкие, в неравной борьбе с зеленым змеем отвердевают печени, с перебоями молотят, как банальные карбюраторные движки в условиях высокогорья, сердца. А этот успешный профессиональный рост, подразумевающий постоянное и неуклонное движение в гору? Но вершин-то раз, два и обчелся, а желающих… Так что по головам, мои милые, по головам. В этих условиях любой, покоривший более или менее значительную вершину — инвалид, а уж взявший эверест власти, практически полутруп. И нервы, нервы, нервы, нервы… Походите полжизни по краю пропасти, и ваши ноги будут подкашиваться на равнине. Тем более что отлучение от власти страшнее, чем отлучение наркомана от шприца. Первое в отличие от второго не проходит никогда и вызывает неподдельную радость публики, особенно партера и галерки. Где же тут место мистике и случайности? Только голый ортодоксальный материализм, только геометрия двух измерений, а лучше одного, как неуклонная прямая линия вперед. И упавший в вашу епархию случайный метеорит при любых обстоятельствах, за исключением сокрытия данного факта или мгновенного его пресечения, будет поставлен вам в вину при всех вытекающих и выпадающих обстоятельствах.

— Господа!

В громадной сорокаместной палатке было темно и душно. Посередине стояли два сдвинутых вместе теннисных стола, на которых лежала огромная карта города и окрестностей, сотворенная титаническими усилиями отдела главного архитектора города за два утренних часа. Карту и лица столпившихся вокруг освещал заимствованный из городского бильярдного клуба и подвешенный под потолком палатки светильник, напоминающий крышку гроба, обитую изнутри зеленым бархатом.