Георгий Бовин - Дети Земли

Маша, за ней все остальные бросились к тросу и приняли на вытянутые руки стремительно падавшее тело. От удара все пятеро полетели в разные стороны, а Максим так грохнулся о буфер, что дрогнула массивная кабина. Маша быстро вскочила, но тут же с воплем согнулась и правой рукой прижала левую к груди.

Никто, кроме Гали, не обратил на это внимания. Все суетились около Максима, который, тяжело дыша, лежал на боку.

— Машенька, что с тобой, дорогая? — спросила, нагибаясь, Галя.

— С-со… мной… ничего! — ответила она отрывисто. — С-сскорей, скорей помогай им перенести Максима в кабину! — со злобой торопила она подругу.

Пока Галя решала, что предпринять, Максим приподнялся и сел, опираясь на руку.

— Максим, Максим! Ну как ты себя чувствуешь? Ну что ты? — Посыпались вопросы. Максим тяжело встал на ноги.

— Ч-чёрт!! — выпалил он, вкладывая в этот анахронизм и гнев, и досаду, и стыд за свою неудачу.

— Товарищи, помогите! — закричала Галя, бросаясь к Маше, которая вдруг стала медленно и как-то неестественно прямо падать на спину.

С большими предосторожностями Машу спустили в пропускник и перенесли в кабину. Сняли шлем. Лицо её было бледным и потным. Мелкие пряди волос прилипли к влажному лбу. Ольга Александровна поднесла к её носу вату с нашатырным спиртом. Маша открыла глаза. Лицо её исказила гримаса боли.

— Что с тобой, Машенька? — спросила Ольга Александровна.

— Вот этот летающий медведь вывихнул мне руку… Не умеешь лазать, не берись! — накинулась она на озадаченного Максима.

— Тише, тише! — поморщилась Ольга Александровна. — Галя, дай-ка нож и чашку воды.

— Вы что, хотите скафандр резать? Не дам! Ни за что не дам! — закричала Маша, пытаясь приподняться.

— Товарищ Миронова, прекратите пререкания с врачом! — строго сказал Игорь Никитич.

Маша заметалась головой по подушке; две слезинки сверкнули в уголках её глаз.

— Сама проектировала, рассчитывала, подгоняла, а теперь не удастся и на свет божий выползти! — запричитала она тихо и жалобно.

Галя уже стояла рядом с большим острым ножом и миской воды в руках. Игорь Никитич растянул прорезиненный скафандр у Машиной шеи. Ольга Александровна окунула лезвие в воду и провела им по натянутой ткани. На ней появился надрез. Продолжая макать нож, Ольга Александровна постепенно разрезала скафандр от шеи до живота. Игорь Никитич осторожно разломал каркас при помощи кусачек. Ольга Александровна просунула руку внутрь, под Машу, и, вынув, украдкой оглядела. Ладонь была красной и липкой.

— Plus vite![3] — произнесла она спокойно, вспомнив, что Маша не понимает по-французски. Белов и Сидоренко удвоили темп, и вскоре Машина рука освободилась из резинового плеча. Весь рукав комбинезона набух от натёкшей крови.

— Мужчины, отойдите! — скомандовала Ольга Александровна и стала быстрыми движениями ножниц срезать с Маши платье. Капитанская дочка глухо стонала. Её чудесные изумрудные глаза помутнели. Взгляд их тревожно метался по окружающим предметам.

Разрезанный рукав наконец упал, открыв повреждённое плечо. Из синеватой рваной раны торчала белая иззубренная кость, в изломе которой пульсировал розовый мозг…

— Ничего, всё будет хорошо! Это самый обычный открытый перелом, и волноваться нечего! — говорила Ольга Александровна, накладывая последний бинт. Маша крепко спала, убаюканная морфием.

Полчаса спустя все здоровые члены экипажа «Урана» собрались за большим столом.

— Ну, друзья, что нам теперь следует предпринять? — открыл совещание Белов.

До этого он долго и настойчиво думал, ища и не находя выхода. Никакие жёсткие зажимы не годились для нежного троса. Он это отлично знал ещё до отлёта с Земли. Перед Синицыным он мог оправдываться тем, что авария «Урана» не была предусмотрена. Но перед самим собой оправданий не было. Он обязан был предвидеть всё… И теперь, в особенности после неосторожных слов Николая Михайловича, Игорь Никитич терзался мыслью, что по его недосмотру, по его вине вся экспедиция может погибнуть. Погибнуть из-за такого пустяка, как заевший трос!

Меньше всего Белов думал о собственной гибели. Мысль, что могут погибнуть товарищи, ему, конечно, была тяжела, но ведь они знали, на что шли, и, жалея их, он не чувствовал перед ними вины. Но экспедиция… Погибнет дело, которому отдали жизни не только он и эти самые дорогие для него самоотверженные друзья, разделившие с ним все тяготы космического путешествия, но и сотни людей, оставшихся там, на Земле. Погибнет корабль, постройка которого стоила Родине миллиарды часов квалифицированнейшего труда. Погибнут для человечества открытые экспедицией тайны Венеры, пропадёт весь бесценный архив научных наблюдений, все неповторимые коллекции!

— Что же нам предпринять? — машинально произнёс Белов и вдруг понял, что несколько минут назад он уже сказал эти слова и что на них никто не отозвался. Да и что можно было ответить? Люди были бессильны против этой нежданной беды.

— Что ж, сделаем захваты для тросов и попробуем подтянуться в люльке. Может быть, они и не лопнут, — закончил он со вздохом.

Все молчали и смотрели куда-то в сторону.

— Игорь Никитич, а что, если…

Белов вздрогнул. На него в упор глядели огромные лучистые глаза. В них светилась жизнь, в них горела надежда! Сердце Игоря Никитича затрепетало. Его мысль метнулась в далёкое прошлое и снова вернулась в кабину «Урана». На короткий миг перед ним возникли другие такие же глаза: добрые, чуточку грустные. Но они тут же исчезли, а эти — живые, умные, прекрасные — по-прежнему сияли перед ним и мучили несбыточной надеждой.

«Валюша… Доченька… Родная! — мысленно тянулся он к живому призраку. — Если ты мне поможешь, значит, это ты!»

— Я, правда, не уверена в успехе… — робко начала Галя, не ведая о буре, которую посеяла в душе капитана. — А что, если нам с Максимом попробовать вдвоём добраться до корабля?

— Каким образом? — спросил Иванов.

— Ведь самая трудная часть подъёма находится вблизи кабины. Чем дальше, тем легче лезть. После того как сорвался Максим, я, конечно, не берусь влезть самостоятельно, всё равно из этого ничего не выйдет. А вот помочь Максиму на самом трудном участке пути, мне думается, я сумею. Я буду лезть сразу же за ним, пока хватит сил. А он пусть крепко свяжет себе ступни и, сжимая ими трос, опирается мне на руки. Я где-то читала, что так лазают на высокие и гладкие пальмы жители южных стран.

Путешественники одобрительно зашумели. Только Игорь Никитич и Максим ничем не выразили своей радости. Максим был мрачнее тучи. После злых слов, сказанных Машей перед операцией, он впал в отчаяние. Он готов был растерзать себя на тысячу кусков! То, что он сам был на волосок от смерти, его не только не утешало, но раздражало еще больше. Погружённый в горькие мысли, Максим не слышал ни слова из того, что говорилось на совещании.