Владимир Савченко - Алгоритм успеха (сборник)

— Ну силен! — восхитился Стась.

— Кто, Ньютон?

— Нет, Борь, в данном случае ты. Наизусть шпаришь.

— Ну, дорогой, ты ведь тоже назубок знаешь уголовный кодекс или там процессуальный. А у нас это тот же кодекс, тот же талмуд… Да не только с частицами так — возьми любой фундаментальный физический факт или закон: почему он такой? Почему существуют все эти экспоненты, параболы, константы — чтоб нами интересней было экзамены сдавать, что ли?.. Ты не поверишь, но чем дальше я вникаю в свою родимую науку, тем более она кажется мне похожей… ну, на этакий Пантеон физических верований, что ли, на полную коллекцию религий. Неспроста ведь слово «теория» у древних греков означало не только исследование, но и мистическое видение. Вот смотри: механика — это вроде христианства с богом Ньютоном и его первым пророком, заместителем по большим скоростям Эйштейном. Электродинамика — это, так сказать, полевой ислам, возглавляемый аллахом Максвеллом. Квантовая физика уже больше смахивает на индуизм с многими богами, где каждый перед другими шапку не ломает: уравнение Шредингера — бог, принцип Паули — бог, соотношение Гейзенберга — бог, постулаты Бора — все боги… дельта-функция Дирака — ну, это вообще символ веры вроде троеперстного креста! А ядерная физика и физика элементарных частиц — это совсем темное дикарское язычество, где каждое свойство новой или даже старой частицы, каждый опытный факт — божок, дьявол, дух, леший в подполье и прочие домовые. Все это не выводится из первичных идей, а просто сваливается на голову неизвестно откуда. Вот ты смеешься…

— Не смеюсь я, — сказал Стась. Он не все понимал в гневной филиппике Бориса, но видел, что тот бодр, бурлит мыслями и чувствами, заряжен жизненными силами — жив-здоров, ничего плохого с ним не делается и не сделается. Это было приятно, и Коломиец улыбался.

— Вот ты смеешься, — продолжал Чекан, долив в бокалы себе и приятелю, — а не понимаешь, что все это очень серьезно. Ведь главное не то, что много непонятного, без этого наука не обходится, а то, что непонятное возводится в ранг Объективной Реальности, которую понять нам не дано. Так, мол, есть — и все. Это-де фундаментальные законы, фундаментальные факты, фундаментальные константы, а под фундамент копать нельзя, иначе здание физики обрушится. Весь Пантеон… Достаточно-де того, что мы можем описать эти явления математически, уравнениями. Но ведь уравнения, если они сами не выведены, а угаданы… это нынче такая мода в физике: угадать математический закон для нового явления, «Угадайка, Угадайка, интересная игра!» — они и сами физические «боги»! Вот ты думаешь: нашел из-за чего нервничать!..

— Да не думаю я!

— Думаешь, думаешь, я лучше знаю! Но понимаешь ли, вопрос признания или непризнания бога — он не только физический и академический, он касается смысла человеческого существования. Мы от него уходим в текучку, в исследование частностей, в выгодные применения своих познаний… а надо все же договориться до полной ясности. Если мы признаем априорность, несводимость к чему-то более простому и общему «фундаментальных» фактов и законов природы, то тем мы явно или неявно, не в первой, так во второй или третьей главе, признаем существование бога. Не на облаке и с бородой, какого в храмах малюют, но все равно — некое высшее существо, ньютоновского бога-мастера. Он-де создал для своих целей… пардон, Целей! — строго отмеренное количество Частиц, собрал из них приборчики-атомы и молекулы, а из них тела… и наши тела, заметь! распределил все это по своему вкусу в пространстве и времени, запрограммировал своими «мировыми законами» все сцепления-расцепления — и делает то, что ему надо, что ему интересно! — Чекан раскраснелся и жестикулировал в опасной близости от бокала. Стасик отодвинул его. — А что не надо, не делает — и нам не дает. И все мы при таком взгляде получается марионетками, никакого смысла в нашей созидательной и познавательной деятельности нет… все не мы делаем, а с нами делается, вот ведь как!

«Ты смотри, — подумал Коломиец, уловивший в последних фразах приятеля что-то близкое к мыслям Тураева, — к тому же подошел, хоть и с другого конца. Действительно, выходит, злая проблема».

Официантка принесла им два борща и тем прервала беседу. Но ненадолго.

— И чего это я вздумал плакаться тебе в жилетку о таких делах! — удивился, отодвигая пустую тарелку, Борис. — Оно тебе надо!.. («Может, и надо», подумал Стасик.) Воистину, у кого что болит, тот о том и говорит. Изложил я, знаешь, эти соображения своему шефу — профессору Парфентию Петровичу Ворвуле, завкафедрой квантовой механики, заслуженному деятелю науки и техники, прошу любить и жаловать! — предложил вместе написать статью. Шумная была бы статья с последующим спором, треском… да где там! Милейший Парфентий Петрович ручками замахал: что вы, Борис Викентьич, это спорно, рискованно, неразумно вам накануне подготовки своей диссертации к защите возбуждать вокруг себя научные страсти. Вот защититесь, тогда… словом, не умничай, будь паинькой и в награду тебя признают ученым. А мне после этого и диссертацию-то расхотелось доводить. Признать-то меня признают, только буду я не ученым, а узким… таким, знаешь, узким-узким, как лоб кретина — специалистиком по той же КМ. Э!..

Чекан пригорюнился, разлил по бокалам остатки вина. Допили.

— Слушай, Борь, — жалостливо глядя на него, спросил Коломиец, — а зачем ты вообще делаешь эту диссертацию?

— Ну? — тот поднял голову.

— Что — ну?

— Ну дальше, гони соль! Ты же рассказываешь анекдот?

— Нет, какой анекдот! Я всерьез спрашиваю: зачем ты в это дело влез?

— Ха, привет! А что я, хуже других?! — Борис замолчал, покрутил головой и расхохотался. — А вообще действительно… со стороны должно выглядеть диковато: здоровый мужик, пахать мог бы, лес валить — а черт те из-за чего переживает, занимается сомнительной, с точки зрения общественной пользы, деятельностью, хочет снискать… Бросил бы! Не брошу, что ты, не смогу. И не из-за надбавки и прав. Из-за идеи, из-за истины… Я брошу, а какой-то там Власюк или Ромоданов — слабаки, достоверно знаю, я их на семинарах долбал! выйдут в большие? Нет уж, простите.

Он подумал о чем-то, улыбнулся.

— И вот, знаешь, все мы так: толчемся на пятачке своего знания и своих проблем, тесним друг друга, даже злобствуем, каждую малость принимаем близко к сердцу, а обойтись друг без друга не можем, бросить — тем более…Так что, дорогой Стась, это только со стороны наука кажется храмом, в коем все чинно и благолепно, а копни поглубже, обнаружишь такое кипение страстей, что ой-ой!.. Вот, скажем, эти мои соображения о «божественном» в физике — можно ведь спокойно отставить: разберутся-де и без меня, жизнь принудит. И сейчас уже многие думают, спорят. Но как это, простите, без меня?! Я, знаешь, даже к академику Тураеву намеревался с этим идти. Он мужчина был масштабный, крупных противоречий в знаниях не пугался… Если бы поддержал — бросил бы я и диссертацию, и милейшего Парфентия со всеми его званиями и аксельбантами, ушел бы к нему в институт. Как вдруг — бац! — «с прискорбием сообщают…» Нет Тураева.