Эдуард Маципуло - Нашествие Даньчжинов

– Пхунг… как ты думаешь… пустил бы нас Небесный Учитель в свою общину?

Я посмотрел в его слезившиеся нездоровые глаза.

– Ты сам уже понял, Чжанг. Верно? Ни за что бы не пустил.

– Значит… все было зря? – Он окинул долгим взглядом туго набитые стеллажи, уходящие во тьму. – Как же теперь?

Нижняя губа его задрожала.

Да, здесь все было пропитано запахом рабства, несмотря на то, что его «навсегда и окончательно» отменили в прошлом году. Корни его – в даньчжинской истории, ясное дело. Но что именно там происходило, как закладывался идиотизм XX века (видеть в рабе идеал), попробуй теперь выяснить.

Голову можно сломать от нагромождений и переплетений цветистых мыслей древних книжников. Арабесковая пестрота – старинный способ камуфляжа и замены сути. Что даньчжины камуфлировали? Национальные неприятности?

Раб… Подневольное несчастное существо, предельная жертва насилия (за этим пределом – только смерть). Ненавидеть его? Впрочем, религии всегда обожали его и до сих пор обожают. У Омара Хайяма: «Заполняют мечети и церкви рабы»… В дословном переводе «ислам» – «покорность». А у христиан? «Блаженны терпеливые». «Если ударят по щеке, подставь другую». «Пока не станете как дети, – сказал Иисус Христос, – не попадете в царство бо-жие».

У многих народов слово «раб» входит в ритуалы, в имена и фамилии как индекс «хорошего качества». Многие историки говорят о рабах как источнике бунтов, социальных и нравственных движений.

А вот Небесный Учитель – упрямо стоит на своем. Как уничижительны его притчи о рабах! К примеру, посватался разбогатевший раб (оказывается, были и такие) к хорошей добродетельной девушке. Поженились. Увидев, как муж с жадностью поедает пищу (даже горячую!), жена спросила: отчего такая спешка? Муж загадочно помалкивал, но как-то сообщил: его деды и прадеды всегда быстро ели, вот и он, подражая им, торопится… И даньчжинский бог комментирует байку: разбогатевшие рабы не отличают добро от зла, они совершают дурные поступки и не испытывают при этом стыда. Они уверены, что так и надо жить, потому что так жили их предки. И ведут себя подобным образом до самой смерти, не в силах от этого отказаться…

У Ибн-Туфейля костяк «черни» составляют не бедняки, а те, кто стяжают богатства и добиваются высоких должностей, используя даже религию в корыстных целях.

Аристотель отличал активный интеллект от пассивного, который может «всем стать». Под принуждением, конечно, стать – так как пассивный.

Ибн-Рушд писал, что «сказки» Корана воспитывают в людях лжедобродетель, поскольку человек все делает исключительно в надежде, что в раю ему сторицей возместят ущерб, понесенный в жизни. Да и набор благ в раю показательный – яства, напитки, гурии…

Классические цитаты из Монтеня, выбитые на фронтоне Международного Центра НМ: «Кто рабски следует за другими, тот ничему не следует. Он ничего не находит, да и не ищет ничего…» «Тому, кто не постиг науки добра, всякая другая наука приносит лишь вред»… А в школьные времена мы, ученики, выкрикивали хором, бунтуя против фарисеев-педагогов: «Душа ублюдочная и низменная не может возвыситься до философии!» Это тоже – Мишель Монтень. И в тон ему Вольтер: «Всюду слабые ненавидят сильных и в то же время пресмыкаются перед ними… Человеческое общество, коим правит произвол, похоже совершенно на стадо подъяремных волов, работающих на хозяина». Он вложил в уста литературному Магомету поразительные слова: «Я царствовать над миром должен, если о человеке вспомнят, мне конец».

И еще Кондильяк, Толстой, Достоевский… Великие люди, как сговорившись, толковали об одном и том же. Не жалость к несчастным рабам, не восхищение их созидательной мощью, а презрение и уничтожение рабского духа в веках, полное неприятие его без любых компромиссов. Они точно познали, осмыслили, превратили в свое убеждение: раб революций не совершает, он превращает все в абсурд. Истинный раб – главное зло на Земле, останавливающее мысль и прогресс.

Великим людям было важно осмыслить феномен рабов и толпы. Должно быть, всегда и везде это является порогом нравственного знания, за которым и начинается настоящий путь, для каждого свой. Не одолеешь порога – не будет ошеломляющих открытий, не будет гения…

И снова Хайям:

«Если сам ты не раб и рабов не имеешь,

Ты счастливец, каких и не видывал свет».

Вот почему я не в силах вырваться на уровень мудрости древних – во мне что-то есть от презренного раба? Ведь так трудно мне даются разговоры и мысли о рабах и толпе! Мой мозг все еще поражен изжившими себя табу? Меня тянет к бессамости, мифам, религиям, меня волнуют их тайны и необъяснимое обаяние всего отмершего. Я сам лезу в хомуты и подвалы, разумеется, ради великих наград – неизвестных истин. Пусть ради истин, но я торгую своими страданиями, своей сущностью, свободой. Я впустил в себя раба, и давно впустил! Или он всегда был во мне?

Как герой Тома Шарпа в «Грехах предков» – вроде бы страшный бунтарь, «маньяк-разрушитель», а на самом деле рабски верный запретам и условностям викторианской ушедшей эпохи…

Когда я писал свою диссертацию, то перевернул горы современной литературы, искал гениальное предвидение монстроопасной глобальной ситуации. И кажется, мимо меня проскочило главное – ведь многие писали о приметах рабского сознания в обычном человеке!

Свидетельства многих из многих – знаменитых, известных, малоизвестных, совсем неизвестных… Братство по мысли, тип какого-то мышления или сознания, чувствительного к истинам, кто-то из них, наверное, будет в числе Учителей рода человеческого. Может, уже есть, только мы своими заторможенными в функциях мозгами понять их мысли не можем. Не хотим. Случай не представился.

И может, кто-нибудь из них научит нас, наконец, как изжить из себя раба? Или каждый должен сам найти свой собственный способ?

«Сущность любит честных», – сказал Небесный Учитель.

Может, в этом все дело?

Я собирал аппаратуру по нужной схеме, Чжанг с убитым видом следил за моими руками и вздыхал. Проблема рабства допекла и его, он находился у «вечного порога».

Мне понадобилось ювелирно разрезать крохотную кварцевую пластинку, и Чжанг сходил в сокровищницу за алмазом. Это был чудесный кусочек голубоватого льда в оправе из золотых лепестков. Мы разрезали кварц, с хрустом надломили – получилось почти удачно.

– Инструмент пусть будет у тебя, – сказал я Чжангу. – Еще понадобится.

Монах надел перстень на палец, чего раньше он никогда бы не сделал. И прошептал с горячностью:

– Пхунг! Только честно… Ты… ты можешь это самое… О боги! Ну, создать… своим аппаратом мнение? Мое мнение?