Роман Подольный - Легкая рука

Сейчас мне показалось, что он — кто бы он ни был — должен быть разъярен. Что же, в голосе Трушина действительно звучала ярость. Но торжества в нем было больше. Намного.

— Немедленно приезжай. Пропуск выписан! — прогремел он в трубку и повесил ее.

— Спасибо за сон и рекомендации, Николай Пантелеймонович. Поиграйте теперь без меня. Срочно требуюсь…

Я поехал.

Он сидел в своем кабинете и даже не встал мне навстречу. Он сидел не просто, а раскинувшись в кресле, и стол перед ним был накрыт газетой поверх расставленных по углам стопок книг.

— Подойди, подойди, бандит, — подозвал он меня, сорвал газету, скомкал ее обеими руками, приподнялся, запустил бумажный ком в форточку и повалился обратно в кресло. — Значит, вызов мне послал? Гений, значит? А я, видишь, не хуже тебя сделал. История здесь была… Ну об этом потом. Главное, понять надо было, что запрета тут нет. Сделал я копию. Хоть и путал ты в своем рассказе, детали важнейшие пропускал… Твой слиток — для сравнения — только что у коменданта выцарапал. Трудно было.

Перед ним лежали два очень похожих слитка золота. Он был очень, очень доволен.

— А то, понимаешь, просто уважение к себе потерял, когда взглянул на твой подарочек. Приоритет-то за тобой, но и я не такой идиот, как сам думал Понял, сукин сын?

Да, сегодня его словарь резко изменился. Но купил он меня здорово. Лучше, чем я его. И я сказал:

— Вот не знал, что в Минералогическом музее есть второй такой образец. А Пашка Жуков, тоже друг, такой розыгрыш испортил!

— Какой Пашка Жуков? — физик выпрямился в своем кресле, вцепившись руками в край стола. — Какой Пашка Жуков? Какой розыгрыш? Второй раз за сутки я чувствую, что схожу с ума… — По мере того как он произносил фразу, голос его становился все тише, и “схожу с ума” я, скорее, угадал, чем услышал.

— Так ты сделал это золото?! — спросил я.

— Конечно! А ты?

— Я-то? Да взял на время модель слитка — внутри ртуть, потом свинцовая оболочка, сверху золотая фольга. А ты на закон Архимеда почему не проверил?

— Архимеда? Да я ж говорю, не было у меня этого слитка. У коменданта он лежал. И хорошо, что не было. А то бы проверил. — И Илья начал смеяться. И продолжал это делать по крайней мере минуты четыре.

Потом, вытирая глаза, сказал:

— Да ты бы хоть спросил, как я это сделал.

— Чего ж спрашивать, когда уже сделал. Тут как с атомной бомбой — самое трудное выяснить, можно ли это сделать. А дальше уж легко.

— А приоритет-то мой. Но я без тебя никуда. Соавтор. Вот мы и добрались до восьмой горизонтали, Рюрик. Считай, что у нас в кармане все премии мира, старик! К шведскому королю за Нобелевской съездим, представляешь? Не знаю, как тебя, а уж меня-то и в академики выберут. — Илья зажмурился от удовольствия. — Впрочем, тебя, наверное, все-таки тоже, — великодушно добавил он. — Весь мир будет наш. Весь мир! Мы на восьмой горизонтали. Мы вышли в ферзи!

Я смотрел на него и радовался. Нельзя было не заразиться этим детским восторгом. Особенно тому, кто год назад переживал тот же восторг, мечтал, хоть и без всяких оснований, о том же будущем. Но мое превращение состоялось раньше, чем я добрался до восьмой горизонтали.

Ах, Илья, Илья! Каждый должен дойти до своей восьмой горизонтали. Только зачем же превращаться на ней именно в ферзя!

Впрочем, я не стал говорить ему всего этого.

А он продолжал, уже чуть смущенно:

— Только как с историками быть? Приравнять их к нам — не по справедливости как будто. А выразить публично благодарность — маловато ведь…

— Ладно, Илья, что зря переживать, — сказал я мягко. — Как-нибудь разберемся.

Почему-то мне было его жаль.

Ладно, ладно. Будет еще время надо всем этим подумать… А теперь хочу минуту отдохнуть.

Я сел в широкое кресло, прикрыл глаза. И, уже засыпая, услышал над собой встревоженный голос Ильи:

— Погоди-ка! Но ведь поток нейтронов смертельно опасен. А старый Ньютон даже не знал, что тут нужна защита. Сам он мог бывать у своей аппаратуры редко. Но люди, которые за нею следили… Они должны были умирать.

Сон V. Прощайте, Исаак Исаакович

— Они должны были умирать, — повторил я негромко и вдруг понял, что произнес эту фразу по-английски. Огляделся.

Я снова был в кабинете Ньютона. Хозяин кабинета стал старше, еще суше сделалось тело, еще морщинистее холодное лицо. На его письменном столе рядом с бумагой лежал огромный том Библии в кованном серебром переплете. Усталые маленькие глаза вглядывались в ее строки.

Медленно оторвал старик свой взгляд от книги, медленно поднял его на меня.

— А, это вы, мой ночной гость из страны снов, — медленно произнес хозяин. — Да, они умирали… Болели, тяжело болели и умирали. И когда я понял, почему… Следа не осталось от моей проклятой машины. — Голос старика на секунду прозвучал резко, сильно и звонко, потом снова упал. — Теперь вы понимаете, почему я ничего не опубликовал по алхимии? А может быть, — голос стал совсем тихим, я едва разбирал слова, — а может быть, теперь вы поймете и то, почему я стал изучать Апокалипсис.

И маленькая костлявая ладонь взметнулась над развернутой книгой и наискось хлестнула по странице.

— Прощайте, Исаак Исаакович!

Илья встревоженно тряс меня за плечо.

— Спасибо, что разбудил. Досидели мы с тобой до утра! Пора в редакцию. Побегу. Пока!

Река Галис

Ре-ка Га-лис… Ре-ка Га-лис. Право же, что-то есть в самом звучании этих слов — что-то торжественное. И загадочное — но, может быть, мне так кажется из-за всего того, что я об этой реке знаю. Ведь загадки рождаются знанием — лишь оно показывает, как много мы на самом деле не знаем.

Наверное, не случайно у имени реки тот же корень, что у названий Галиции (так раньше звали Западную Украину) и испанской области Галисия. Наверное, то, и другое, и третье — память о древних кельтах, они же галаты и галлы, изрядно побродивших по Европе и Азии в давние времена. Наверное. Кстати сказать, еще в девятнадцатом веке это слово означало “наверняка”. В двадцатом оно ближе по смыслу к “скорее всего”, а то и “может быть” — потому, вероятно, что мы теперь больше знаем о своем незнании.

К этим кратким рассуждениям о загадках, знании и незнании, значении древних слов и происхождении слов сегодняшних можно добавить и другие в том же роде. Но, пожалуй, и этих хватит для введения к истории о предсказаниях, сбывшихся и не сбывшихся, о людях, давно умерших и живущих сегодня, о событиях, происшедших когда-то и происходящих в наши дни, — как и о тех событиях, что еще только могут произойти. А река Галис, по которой зовется наше повествование, сегодня именуется иначе — Кызыл-Ирмак, что значит по-турецки Красная река; это, как сообщают энциклопедии, самая большая река Малой Азии, и впадает она в Черное море. Есть у нее притоки, есть на ней пороги, а вот “ширина, глубина и количество воды очень неравномерны”. Много в разных частях света рек, на разных языках именуемых Красными, но только одна из них носила в древности имя Галис и вошла в самое, может быть, знаменитое из древних пророчеств. Изрек его славнейший из древнегреческих оракулов — Дельфийский, тот самый, что позже провозгласил Сократа величайшим из мудрецов. Обращенное к царю Крезу, чьи сокровища дожили до наших дней в поговорке “богат как Крез”, это пророчество гласило: