Юрий Нестеренко - Приговор

отец, записался я в грифонскую армию, буду убивать йорлингистских собак,

пока сил хватит. А если, говорю, собственного брата на поле брани

встретишь? А он смотрит на меня этак по-взрослому и говорит — ты сам

знаешь, отец, что Лео давно в живых нет… Пять лет уж, как Гильом ушел.

И ни о нем, ни о Лео так ничего и не знаю. Вот такое у меня тут, лекарь,

завидное одиночество и спокойная жизнь без потрясений.

Проснувшись поутру, я увидел над собой потемневший от старости

бревенчатый потолок. В комнате уже вовсю хозяйничало яркое утреннее

солнце, отчетливо демонстрируя то, что мы едва ли могли разглядеть в

сумраке — здание было очень старым, его крепкие бревна местами проточили

жуки, и в помещении, похоже, никто не убирался много лет. На полу густым

пушистым слоем лежала пыль, нарушенная лишь нашими с Эвьет следами, а в

углах висела паутина, тоже какая-то пыльная и, кажется, пережившая

собственных создателей. Мне вдруг представилось, что сейчас, выйдя из

комнаты, мы не найдем никакого мельника, а если что и найдем, то разве

что обросший паутиной скелет, обхвативший костяными пальцами давно сухую

бутылку… Пожалуй, мой учитель не одобрил бы подобных фантазий — он

говорил, что научные загадки реального мира куда интереснее всех

суеверных выдумок. Но, по-моему, и выдумки бывают забавны — если,

конечно, относиться к ним, как к выдумкам, а не принимать за чистую

монету.

Мельник, разумеется, пребывал в полном здравии — даже на удивление

полном, учитывая количество выпитого накануне, так что у меня опять не

было возможности применить свои медицинские познания. Однако я подумал,

что могу оказать ему услугу в качестве механика, и выразил желание

осмотреть устройство мельницы. Устройство это, как я и предполагал,

оказалось весьма примитивным; из всех возможных усовершенствований я

выбрал то, что выглядело наиболее полезным и с медицинской точки зрения.

— Есть на чем нарисовать? — осведомился я.

— Можешь прямо на стене, — он протянул мне уголь

— Тебе больше не придется таскать тяжелые мешки, — пояснял я, чертя

схему. — Если соорудить вот такую замкнутую ленту, натянув ее на катки,

приводимые в движение от того же мельничного колеса, то по этой ленте

можно переправлять мешки прямо на подводу во дворе. А вот так нужно

устроить шестерни, дабы лента начинала двигаться лишь после того, как

жернова сделают нужное число оборотов и наполнят мешок…

Мельник сперва недоверчиво хмыкал и чесал бороду, но в итоге все же

проникся моей идеей.

— Эдак меня уж совсем в чернокнижники запишут, — усмехнулся он, -

слыханное ли дело — чтоб мешки сами двигались! Но, похоже, дело стоящее.

Ты не хочешь остаться, чтобы помочь мне все это построить? А я бы с

оплатой не поскупился…

В другое время я бы, возможно, и согласился, но, раз уж я решил

доставить Эвьет к ее сеньору, мешкать не стоило — да и она сама

наверняка была бы против промедлений.

— Мы спешим, — твердо ответил я, — но надеемся, что ты не

поскупишься и с платой за чертеж.

Он заплатил мне серебром (золота у него, получавшего основной доход

с селян, конечно, не было) и дал провизии в дорогу. Мы по-быстрому

позавтракали и отправились в путь — сперва по берегу до описанного

мельником брода, затем через реку и далее по дороге, уводившей в

восточном направлении.

На этой дороге мы повстречали небольшой отряд кавалеристов,

скакавших на запад в облаке пыли. Они стремительно промчались мимо в

грохоте копыт и бряканье железа, обдав нас запахом лошадиного и

человечьего пота; к какой из армий они принадлежали, я так и не

разобрал. До нас им, по счастью, не было никакого дела. Затем мы

обогнали крестьянскую подводу на сплошных, без спиц, колесах, которую

медленно тащили два замученных слепнями вола, а незадолго до полудня

въехали, наконец, в большое село, где не было ни солдат, ни одичавших

собак, ни чересчур подозрительных хозяев, и можно было просто спокойно

пообедать в деревенской корчме. Словно бы и не было никакой войны…

Впрочем, последняя иллюзия быстро развеялась. Разговоры о войне и

передвижениях войск доносились из-за соседних столов. Я прислушался,

желая уяснить обстановку, но, похоже, посетители, в большинстве своем -

простые селяне, лишь пересказывали друг другу противоречивые слухи; тем

не менее, похоже было, что в последнее время боевые действия вновь

активизировались, хотя трудно было сказать, местное ли это обострение

или же Лев и Грифон и в самом деле готовятся к решительной схватке. А

затем вдруг вспыхнула перебранка, почти мгновенно переросшая в

полномасштабную драку. Как выяснилось, за соседними столами оказались

сторонники противоположных партий. Я подумал, что надо поскорее

убираться отсюда, но, увы, дерущиеся, уже дубасившие друг друга не

только кулаками и ногами, но также кувшинами, табуретами и лавками

(хорошо еще, ни у кого не оказалось под рукой ножей), фактически

перекрыли выход, так что оставалось только ждать. Того же мнения,

видимо, придерживалась и корчмарка, здоровенная бабища лет сорока с

попорченным оспой лицом, даже не пытавшаяся вмешаться в побоище,

несмотря на явный урон, наносимый ее заведению. Наконец лангедаргцы,

оказавшиеся в меньшинстве, были вышвырнуты на улицу, откуда пообещали

вернуться с подкреплением. Один из них остался лежать на полу корчмы с

окровавленной головой. Я подумал, не следует ли оказать ему помощь, но,

оценив недобрые взгляды победителей, решил, что лучше не вмешиваться. Мы

с Эвьет поспешно проглотили остатки обеда и покинули корчму.

— Вот же идиоты, — проворчал я, садясь в седло. — Уж им-то какое

дело, кто победит — Йорлинги или Лангедарги? В их жизни все равно ничего

не изменится. Да и самая кровопролитная их драка не принесет никакой

пользы ни одной из партий.

— Ну… — протянула Эвелина с сомнением.

— Ты довольна, что побили сторонников Грифона? — догадался я. — Но

ведь они не имеют отношения ни к гибели твоей семьи, ни к другим

подобным злодеяниям. Это не солдаты, это простые крестьяне.

— А по-моему, тот, кто одобряет и поддерживает злодея, должен

считаться его соучастником, — возразила Эвьет. — Даже если сам он ничего

страшного и не сделал. Ведь он не сделал не потому, что осуждает