В Храмов - Сегодня - позавчера

Ну, наконец-то! Мы отправляемся на фронт! Половина батальона получила отпуска на сутки, вторая половина - получит по возвращении отпускников. Я оказался во второй половине - Санёк поехал домой проститься с родными, я - за старшего. Под шумок, я отпустил ещё тридцать человек - в качестве поощрения за "успехи в боевой и политической". Отпустил, конечно, и Кадета с Мельником. Их отпуск продлиться не сутки, а двое. Проверив соблюдение остатками роты всяких режимов, уставов, караулов, т.е. побродив по лагерю, вернулся в землянку и завалился спать. А что? Настроение - чемоданное, обузу интендантства с меня третьего дня сняли, старшинские заморочки по роте, за время моего "отсутствия" Санёк взвалил на старшину Тарасенко. Так что я вольная птица, где хочу, там и капаю.

Но, выспаться мне не дали. Влетел сержант Иванец, которого я поставил в "секрет" у своей землянки и орёт:

- Ё-комбат!

- Где?

- Сюда идёт!

- Успею смыться?

- Нет.

- Твою-то дивизию!

А вот и комбат. Постучал в бревно перекрытия на входе:

- Можно?

- Конечно, Владимир Васильевич. Сержант, исполняйте!

- Есть! - Иванец, обогнул комбата и вылетел из землянки, а вслед приказ комбата:

- Сержант, ближе 15 метров никого не подпускать и самому не подходить!

- Есть!

Комбат огляделся. Я, на вытяжку, начал доклад, но он меня осадил:

- Не надо, Виктор Иванович. И так всё знаю. Разрешите присесть?

- Да, конечно! Куда вам удобнее?

- Не суетись, старшина. Я и тут присяду.

Он сел и молчал, глядя в пол. Я тоже. А о чём трепаться? Я бы спросил - за каким Макаром он ко мне припёрся, да неудобно как-то. Так и молчали.

- Виктор. Можно тебя так называть?

- Хоть горшком, только в печку не суй.

- Договорились. Почему ты скрываешь, что воевал? Не пойму я. Для беляка - ты молод, а всё остальное - не предосудительно.

- А может я иностранный шпион? Там и воевал. Да и с чего вы взяли, что я воевал?

Майор покрутил головой. Только сейчас я обратил внимание, что за весь разговор ни одного мата не услышал.

- Ты не иностранец. Так тебя Парфирыч бы и отпустил, ага. Это старая ищейка. У него нюх есть. Что-то в тебе он чует, как и я, а что - не можем понять. Осталось надеяться, что ты тот, за кого мы тебя приняли.

- За кого?

- Не важно.

- Важно.

- Цыц! Тебе палец дашь, а ты норовишь руку оттяпать. Зачем скрываешься? Скажи, облегчи двум старикам души.

- Да, ничего я не скрываю. Я же вам правду сказал. Что-то помню, а что это и откуда не понимаю.

- А песни эти твои - тоже помнишь? Или сам сочиняешь?

- Ни одна не моя. Не умею я.

- Да хоть и не умеешь, говорил бы, что твои. Всё одно никто их никогда не слышал. Все они какие-то странные, хотя и многие хорошие. Спой, что ли.

- Я плохо пою. А играть ни на чём вообще не умею. Вот, мои соседи, все играют. А вот песен моих почему-то не знают. А какую спеть?

- Ну, давай, сначала, про комбата. Что Ё-комбат.

Я спел, он раскачивался во время песни, глаза пустые. Когда песня кончилась, он вздрогнул.

- Ты знаешь, Виктор, я смотрю на всех этих ребят и вижу их мёртвыми. В ранах, окровавленных. Я ведь с ума сошел, там, в окружении. Я ночью заставу в окопы выгнал и сутки держался, а потом пошёл на прорыв. А они, знаешь, у меня какие были? Богатыри и красавцы! Все физкультурники. Отличники боевой и политической. Я их как сыновей любил. Мой погранотряд - лучшим был в округе. Я никого из них не довёл. Всех потерял. К нам прибивались другие, понемногу. И их тоже убивали. Убивали и убивали. Я немцев не считал, а вот своих пацанов всех помню. Тысяча триста шестнадцать исковерканных, окровавленных лиц каждую ночь ко мне приходят. Они все, Витя, погибли, а я выжил. А потом хуже стало. Я смотрю на бойцов этого батальона, теперь моего батальона, и вижу их убитыми. Я говорю с ними, а они отвечают, а сами кровью истекают.

- Тяжело это.

- Да. 1316 уже потерял. И теперь поедем на фронт - опять терять. А я не хочу больше! Почему я жив, а они нет? Зачем я выжил? Зачем мне муки эти?

- Бог нам всем послал испытания. И каждому - только по силам его. Этим он испытывает нас, а значит, знает о нас, любит нас. Испытания закаляют, делают сильнее.

Комбат рассмеялся истерически, как одержимый:

- Чем я стал сильнее? Искалечен, сломан и телом и духом. Я мечтаю умереть, чтобы прекратить этот ужасный ночной хоровод и остановить счётчик.

- Счётчик не остановиться, пока не возьмём Берлин.

- А ты веришь, что сделаем это?

- Конечно. Иначе и быть не может. Тем более, что я не только верю, а знаю. Точно знаю. Никто и никогда не завоёвывал Русь.

- Татары?

- Это кто такие? Это те, что в Казани живут? Они больше русские, чем мы сами. Это было не завоевание, а слияние русских земель под одну руку. И рука та - русские цари.

Комбат достал бутылку.

- Будешь?

- Не пью, Владимир Васильевич. Совсем не пью.

- Больной? На войне больных не бывает.

- Мне вера не велит.

- Тьфу, ты. Брехун. Не берут верующих в НКВД.

Я показал крест.

- Как же тебя не выперли?

- Наоборот. Меня пригласили. Да с рекомендацией!

Я показал портсигар. Комбат хмыкнул, дунул в кружку, налил:

- Как хочешь, - и выпил.

- Владимир Васильевич, а зачем вы мне всё рассказали?

- Душу хотел облегчить.

- Полегчало?

- Да.

- А почему мне?

- Ты единственный, у кого рожа не разбита. И когда ты рядом, все остальные начинают выглядеть нормальными, живыми.

Вот это ни хрена себе! Я облегчаю приступы шизофрении?

- Витя, спой.

Я спел "Молитву", потом "Бьётся в тесной печурке огонь", "На поле танки грохотали", "Черного ворона", "Опустела без тебя земля". Комбат стремительно напился и уснул на Мельниковой полке. Я оставил его, вышел покурить. Невдалеке маячил Иванец, я махнул ему рукой.

- За обедом сгоняй.

Он принёс сразу на всех, даже тех, кто был в увольнительной. Сухпай я сразу заныкал, а горячее умяли, сидя на лавочке около входа в землянку.

- Сержант, без моего разрешения никого в землянку не пускать. Лично передо мной ответишь.

- А если ротный? Это же его землянка.

- Хоть маршал Тимошенко. Это моя землянка. Переломаю так, что за свисток три месяца не возьмёшься. Уяснил?

- Уяснил.

- Я - не надолго. Обойду всё и вернусь. Гостя моего не беспокой, пусть отдохнёт. А внутрь заглянешь - глаза фингалами закрою.

Я так понял, что я вдруг оказался старшим в батальоне. Вот так неожиданно. Комбат взял самоотвод на время, остальные офицеры, тьфу, командиры - дома, с родными.

Обошел всё, двоим в "душу" пробил за нарушение режима, а потом направился к штабной палатке.

- Стой, кто идёт?

- Конь в пальто. Фамилия, боец!

Он назвался. Даже не знаю такого.

- Кому служишь?

Растерялся.

- Эх, салага! Учить вас ещё и учить! Трудовому народу ты служишь. Запомни. В следующий раз - накажу.