Б Липов - Метагалактика 1995 № 3

сдох, тихо пощелкивая, словно метроном.

По залу пронеслась волна невидимого магнетизма и развернула всех присутствующих к одному из входов.

Владимир Иванович почувствовал, как бешено заколотилось сердце и невольно привстал, опрокинув локтем рюмку. Сейчас он желал лишь одного — навсегда запечатлеть в памяти вошедшего. Мелькнула мысль — сделать снимок, и Ахенэев даже потянулся, наощупь, за фотоаппаратом, скупясь отвести взор, но тут же отдернул руку, мысленно обозвав себя дрянью.

Вошедший устало улыбнулся и, приветствуя служителей Мельпомены, поднял правую руку с пальцами, изображавшими латинскую букву «V».

Утомленное лицо, батник, цвета запекшейся крови, вытертые джинсы «Левис»: все было именно таким, как и в тот вечер в ЦДЛ…

Лауреатство, всемирное признание, миллионные тиражи дисков, публикации, книга стихов — все это, хоть и посмертное, не заставило вошедшего изменить выстраданным принципам: облачиться в элитарную шерстяную тройку и стянуть, в угоду старым злопыхателям, горло арканом галстука. Даже здесь, он был самим собой: прост и доступен.

Похожий на бегемота, лоснящийся от жира меценат, с бриллиантовыми, вросшими в мясистые волосатые персты кольцами и перстнями, сопя выбрался из-за стола. Пошатываясь, направился к барду, настраивающему кем-то принесенную гитару.

— Друг! Уважь! Сбацай свою коронку. Ту, где без туфлей. Я и нож поострее принес. Плачу за все! Знай наших! Утри нос этим йогам. Пусть чуют — рассейские тоже по ножам ходить горазды, да к тому же еще и поют! Держи, друг, не жалко!

Толстяк бросил на паркет пачку черных банкнот и выдернул из-за пояса обоюдоострый кавказский клинок, положив его рядом с деньгами.

Победоносно оглядев зал, он гордо вопросил:

— Ну? Кто больше, забашляет?! А может кто нож поострее этого «Дамаска» найдет?…

Зал молчал.

Бард, словно происходящее не имеет к нему никакого отношения, подтягивал колки гитары. И лишь пробежавший по щеке нервный тик, выдал его душевное состояние. А толстяк продолжал куражиться, не замечая презрения, которым пропиталась тишина.

Не зная, чем бы еще пронять не реагирующего на широкий жест певца, бегемотоподобный отступил на шаг и, хлопнув себя по ляжкам, не к месту заорал.

— Шайбу, шайбу!

Черноволосый крепкий парень, одетый в темное трико с негармонирующей смешной бабочкой и соломенном канотье подошел к поэту, обменялся с ним понимающим взглядом и ловко подцепил клоуновским башмаком меценатовскую подачку.

Толстяк возмущенно взвыл: банкноты и кинжал метались в руках жонглера, минуя его потные ладони. Полуметровый ботинок звучно пнул гуляку под зад, а кинжал, пронзив папку геннзнаков, врезался в потолок.

Реприза грустного клоуна окончилась и настроенная гитара родила первый аккорд. Хриплый, надтреснутый голос пробил брешь в стоячем воздухе — бард запел.

— Я не люблю фатального исхода…

Голос вливался в иссушенное ожиданием сознание, как крепчайшая водка в жаждущее горло и заставлял пульсировать каждый нерв. Зал, загипнотизированный этим, отрицающим все каноны вокального искусства баритоном, стал шепотом вторить слова песни и бард превратился в солиста декламирующего хора.

Веня сидел рядом с Владимиром Ивановичем и мерно кивал головой.

Песня оборвалась вместе с лопнувшими струнами, но Человек не выпустил гитару из рук, продолжал разговор с залом.

— Кто кончил жизнь трагически — тот истинный поэтА если в точный срок — так в полной мереНа цифре 26 один шагнул под пистолетДругой же в петлю слазил в «Англетере»…. . .

Бард дочитал стихотворение до конца и, смежив веки, продолжил.

— Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю…. . .

Слезы текли по щекам Владимира Ивановича, но он их не замечал. Слова поэта взнуздывали чувства, как строптивых коней и гнали бешеным галопом, отпустив поводья нервов. Скачка не утомляла, а пьянила. И что надо иметь за сердце, чтобы сохранить глаза сухими, не увлажнившимися после такой гонки?…

Наступила короткая пауза и меценаты, окружив поэта и черноволосого, в канотье парня, увели их в другой зал.

Один из меценатов приотстал и, не обращая внимания на возмущенные хрипы вокально-инструментальщиков, лишив их ритм-гитару струн, бросился догонять остальных.

Ахенэев унял волнение и, совладав с осевшим голосом, спросил:

— Часто он к Вам приходит?

Владимиру Ивановичу, после всего пережитого и услышанного, припомнился жаркий траурный день, собравший на одной из площадей Столицы огромное количество народа…

— Часто… — Беспардоннов, чтобы как-то отойти от стресса, снова приналег на Яшину продукцию и завистливо поблескивал пьяным глазом на Эльвирочку.

— Приходят… Повод есть. Почти ежедневно… Не то, что для нас подают — чем бог послал. Но таким не жалко — хапнули горюшка мужики.

За стоящими, пустующими столами наконец наметилось движение. Группа разодетых в дребодан киношников рассаживалась всерьез и надолго. Некоторые из них были знакомы Ахенэеву не только по экрану.

— Старик! С прибытием! Как там на бренной? Крутятся? — Молодящийся бородач, не вылезая из-за стола, отсалютовал Владимиру Ивановичу бокалом и добавил. — Что-то раненько тебя ухайдакали. Впрочем, не переживай: не ты первый, не ты последний… Вовку то видел? Утешься тем, как у него там, в стихе.

— Задержимся на цифре 37. Вот и задержался…

Бородач отвел взгляд от Ахенэева и, увидев спешащего быстрым шагом знакомого актера, приглашающе завопил:

— Андрюха! Иди сюда! Поддержи компашку…

Актер приостановился, взглянул на часы и, махнув рукой, помчался дальше, бубня под нос:

— Некогда. Некогда. Некогда мне. Времени мало…

— Вот, старик, и он из этой же оперы. Никак не может отвыкнуть от земной запарки. Все ему времени мало. Ну да ничего, обживется…

Эльвирочка опять прикоснулась к руке Ахенэева.

— Володенька, а у тебя много связей в среде кинематографистов? — Глазки девушки, смазанные «Арманьяком», облучали осовевшего фантаста нежностью.

Владимир Иванович не заторопился с ответом. В голове хоть и шумело, но мысли не разбредались и Ахенэев попробовал проанализировать собственные догадки.

— Что она во мне нашла? — Этот вопрос не давал покоя. — Не красавец, да и старше лет на 12–14. Неужели меркантильные интересы? Ведь, как не говори, а я, по Богемским понятиям, особа значительная… Наберусь смелости и, все едино, прямо спрошу…