Виталий Вавикин - Блики, силуэты, тени

— Ну? — спросила Пратта-копию Адрия. Вернее, уже не копию — оригинала, единственного. — Что-нибудь чувствуешь? Его знания? Его стремления?

— Нет, — соврал он.

— Совсем ничего?

— Совсем. — Пратт опустил голову и пошел прочь.

— Куда ты? — спросила Адрия.

— Не знаю. Подальше отсюда.

— Я буду присматривать за тобой! — крикнула вслед Адрия.

Пратт не ответил, лишь обернулся, когда в квартире, где он недавно был, громыхнул взрыв. Разбитые стекла полетели вниз, искрясь и переливаясь в лучах яркого солнца. Языки желто-синего пламени вырвались из окон, облизывая стены.

Пратт подошел к своей машине, сел за руль. Адрия не двигалась, наблюдая за ним. Пратт включил зажигание и выехал со стоянки. Рыжий обтрепанный кот испуганно шарахнулся в сторону. Стая ворон, потревоженная взрывом, неспокойно кружила над мусорными контейнерами, хлопая ободранными черными крыльями. И жизнь продолжалась…

История восемнадцатая. Последняя история ужасов

Мир умирал. Умирал, становясь лучше, чище. Мир, который мы знали. Войны остались в прошлом. Пороки остались в прошлом. Машины не загрязняли атмосферу планеты. Не было ссор, распрей. Ксенофобия канула в забытье. Расовые предрассудки забылись. Единое правительство заботилось о жителях Земли. Границы утратили значение — сначала превратились в условность, а затем и вовсе перестали существовать. Нужда уступила место беззаботному детству, безбедной старости. Медицина достигла небывалых высот. Расцветали художественные школы, литература, кинематограф. Насилие забылось. Ненависть, злость, ревность, психические расстройства — все стерлось, ушло. Мир стал чист и свеж, словно весенняя капель, словно утренняя роса, но…

Но что-то было не так в этой стерильной имитации рая. Что-то противоестественное для природы человека. Настолько противоестественное, что даже ангелы стали падать с небес. Светлые и искрящиеся. Их тела пробивали крыши домов, расплющивались об асфальт. Десятки, сотни, тысячи ангелов. Мир вздрогнул. Этот идеальный мир. А потом, следом за ангелами, с небес посыпались демоны. Остался лишь Творец, Создатель. Он подошел к краю и посмотрел вниз. Ангелы и демоны умерли, но люди не заметили этого. Нет, он был обязан что-то изменить. Попытаться изменить. Но оставаясь на небесах этого нельзя было сделать. Поэтому Создатель раскинул руки и камнем полетел вниз, на землю.

Острова в Тихом океане. Писатель Сол Киссинджер. Он специализировался на создании тихоокеанских пейзажей. В последние годы романы о коралловом рифе были в моде. Сам Киссинджер был в моде, вот только писать третий роман, в котором нет ничего, кроме океана и кораллового рифа, было трудно. Сол Киссинджер ломал голову над новой главой последние несколько недель. Мозг устал. Сол Киссинджер не выходил из своего дома уже несколько дней — сидел перед монитором и пытался найти вдохновение. Но вдохновения не было. Киссинджер включил телевизор, собираясь посмотреть спортивную трансляцию, но возрастное ограничение не позволило ему сделать этого.

Киссинджер никому не говорил, но в последние годы эти ограничения начинали раздражать его. Ему было тридцать три года. Почему спортивную трансляцию не может смотреть зрелый человек? Он ведь давно не ребенок. Неужели нужно дожить до седых волос, чтобы увидеть контактный вид спорта? А как быть с остальным кинематографом?

Киссинджер выключил телевизор, вышел на улицу. Двор выходил на берег. Безбрежный океан тянулся за горизонт. Синий, искрящийся в лучах яркого, теплого солнца. Киссинджер вздрогнул, увидев летящего с неба человека.

Создатель ударился о ставшие твердыми, словно камень, воды и потерял сознание.

Киссинджер завороженно смотрел, как тело незнакомца медленно опускается на коралловое дно. О падающих с неба ангелах и демонах он не слышал, потому что трансляции об этом предназначались для категории, достигшей рубежа в восемьдесят лет. Другим доступ был закрыт.

Сознание вернулось, и Создатель открыл глаза. Ставшее человеческим тело болело. Казалось, что сломана каждая кость. Создатель закряхтел, перевернулся на спину. Держаться на поверхности воды было несложно, но чтобы плыть к берегу, сил не было.

— Эй! — позвал Создатель Сола Киссинджера. — Да, да. Я к тебе обращаюсь, бумагомарака никчемная!

— Я могу вам помочь? — растерянно спросил Киссинджер.

— Да. Можешь. Вытащи меня на берег, черт бы тебя побрал!

Дом Сола Киссинджера. Создатель вытирается, натягивает на свое человеческое воплощение одежду Киссинджера.

— Что за странная мода у вас, евреев? — хмурится Создатель. — Вам что, всегда нужно выделиться?

— Откуда ты знаешь, что я еврей? — растерянно хлопает глазами Киссинджер.

— Я много чего знаю, — говорит Создатель. — Выпить ничего нет?

— Выпить?

— Я с неба только что ради вас упал. Думаешь, не заслужил?

— У меня только минералка.

— Что, даже пива нет?

— Что такое пиво?

— Что такое пиво?! — Создатель мерит Киссинджера пораженным взглядом, качает головой. — Во что превращается мир… — он тихо бранится себе под нос. Слова кажутся Киссинджеру незнакомыми. Никто так не говорит очень давно. Человечество переросло это. Человечество созрело для лучшего.

— Человечество вырождается, — говорит Создатель, читая мысли.

— Вырождается? — Киссинджер чувствует неясную обиду. — Да кто ты такой вообще?

— Я твой Бог.

— Бог?

— Только не говори, что твое человечество переросло и это! — Создатель смотрит Киссинджеру в глаза. — Конфуций, Будда, Христос… Нет? Ничего не напоминает?

— Это что-то из сказок?

— Из сказок? — Создатель снова бранится. — Нет, ну что за мир! Боюсь даже спрашивать, как вы детей здесь делаете.

— А никто и не спрашивает.

— Вот как… — Создатель хмурится. Нет, с небес все это выглядело совсем не так. С небес это была катастрофа, но сейчас, кажется, это конец, финиш. — И как мне с тобой разговаривать, бумагомарака? — спрашивает Создатель Киссинджера.

— Почему ты называешь меня бумагомаракой? — обижается тот. — Мои книги, между прочим, пользуются спросом.

— Книги о кораллах? — Создатель смеется. — Ты хоть видел, какими были книги раньше?

— Я слишком молод, чтобы читать их.

— Меня твои предки уже распяли в твоем возрасте. А ты говоришь, что слишком молод, чтобы читать старые книги? — и снова брань Создателя. Киссинджер молчит. — Нет, так я тебе ничего не объясню, — решает Создатель. — Давай я лучше покажу тебе.