Яков Кальницкий - Конец Подземного города (с иллюстрациями)

Профессор нащупал щель, из которой дуло. Пробовал расшатать камни. Он нечаянно нажал какой-то бугорок; каменный блок повернулся вокруг своей оси и отодвинулся. Паульсен очутился в низком тесном коридоре. Шел, бежал… Потом ступеньки вверх, опять коридор. И, наконец, обширная пещера. Солнечный свет указал выход на волю.

Ослепленный, замерзший, полураздетый, профессор очутился на льду, покрывавшем остров. Казалось, гибель была неминуема. Но Паульсен решил бороться! Прежде всего необходимо связаться с повстанцами, помочь им. Ведь он знает выход. Но как проникнуть на нижние горизонты?

Профессор Паульсен стал замерзать. Голод тоже давал себя чувствовать. Тогда он спустился к морю. Он чувствовал себя таким маленьким, таким одиноким перед лицом жестокой, неприступной полярной природы, что ничего не мог предпринять. Он бесцельно, наполовину бессознательно поплелся на запад, брел, еле переставляя ноги. И вдруг увидел поселок. Профессор побежал, но в поселке было пусто. Он нашел в большом шалаше лук и стрелы. Оружие хорошо сохранилось. Оно придало Паульсену силы и смелости. Он спрятался среди льдин и вскоре убил оленя. Тогда в нем проснулась воля к жизни, к борьбе. Он выбрал из хлама лучшие шкуры, сделал из щепок подобие пуговиц и вот — нарядился… Никогда раньше ему не приходилось свежевать животного. Он занялся этим делом, но вдруг увидел необычайную машину. Как мог он предположить, что это русские друзья? Он спрятался. Теперь он счастлив. Он готов вести своих новых, друзей в Подземный город. Нет, он не ошибется! Хоть он и был почти невменяем, но запомнил все: выход из подземелья был в высокой остроконечной скале над фиордом. Другой такой скалы вблизи нет, ошибиться нельзя. И это совсем недалеко. Он не знает, сколько шел. Но не мог же он уйти далеко!

Лев откупорил бутылку цинандали. Наполнили бокалы.

— За счастливую встречу! — сказал Лев, чокаясь с профессором.

— За успех! — ответил тот, отпивая из бокала.

Лев ушел в рубку управления, и через полминуты на экране показался одинокий «чертов палец», поднимавшийся высоко над фиордом.

Последнее средство действует

Конноли сжал зубы, нагнулся и схватил гранату. Он хотел так же быстро выпрямиться, но — проклятый радикулит! — пришлось швырнуть гранату не разгибаясь, и она на самую малость не достигла края щита. Одну ничтожную долю секунды казалось, что граната все же перелетит через щит. Но она свалилась обратно и, еще не коснувшись земли, взорвалась…

Люди успели прижаться к стенам. Их было слишком много: лишь некоторые отделались испугом, остальные были ранены, а пулеметчики — убиты.

Конноли лежал на трупах и, сдерживая стоны, повторял:

— Спокойно… спокойно…

Пулемет был опрокинут, шахтерская лампа исчезла. И если бы нападавшие вздумали штурмовать пост, никто не помешал бы им захватить штольню. Но — странно — граната взорвалась, и на этом все кончилось. Тишина и мрак…

Раненые пришли в себя, почувствовали боль и застонали.

Конноли все еще бормотал:

— Спокойно… спокойно…

Долговязый Штумпф, личный доверенный коменданта, исполнитель его кровавых приговоров не по принуждению, а по призванию, сообразил, что надо навести порядок. Он вытащил из кармана электрический фонарик, осветил обезумевшую толпу и воскликнул:

— Дорогой патрон! Вы ранены?

— Боюсь, что смертельно! — отозвался Конноли. — У меня холодеют ноги. Ниже колен я их не чувствую…

— О, мы вас вылечим, дорогой шеф! Вылечим…

Штумпф отобрал полдесятка людей для защиты позиции, другим приказал убрать убитых, а легкораненых заставил нести коменданта. Он поддерживал носилки, всячески стараясь избавить патрона от толчков и тряски.

Мрачная процессия, присвечивая карманными фонарями, приблизилась к освещенной зоне. Здесь она задержалась, так как штольня была перегорожена щитом, и старший по посту долго не соглашался его отодвинуть.

— Не могу, не имею права… — разводил он руками, а его маленькие зеленые глазки явно издевались. — Что с того, что вы несете коменданта? Да будь он хоть сам фюрер! Приказано стрелять по всем, кто идет «оттуда»! Скажите спасибо, что не стреляли…

Шульц, бывший боксер, был ранен в правую руку. Когда терпение его истощилось, он прицелился в скулу ефрейтора левой рукой и, собрав последние силы, двинул кулаком. Ефрейтор упал на спину. Шульц повалился на него. Солдаты поспешили отодвинуть щит в сторону, и процессия двинулась дальше.

То ли шум, то ли боль и тряска вернули сознание коменданту. Он с трудом приподнялся на локте, оглянулся. Штумпф понял, что дела коменданта совсем плохи. Прозрачные ноздри сжимались в такт учащенному дыханию, глаза казались фарфоровыми, как у замороженного окуня.

Сзади послышалась стрельба автомата. Конноли окончательно пришел в себя. Глаза его вдруг засверкали. Собрав остатки сил, он приподнялся и зашипел:

— В машинный зал!

Штумпф взмахнул автоматическим пистолетом, и носильщики свернули к машинному залу.

Инженер-полковник Шмерцкопф, чуя неладное, пытался не пустить коменданта. Загородив дверь, он убеждал Штумпфа:

— Его надо в лазарет, а не сюда. Он истекает кровью…

— Молчать! — неожиданно гаркнул Конноли. — Несите!

Штумпф бесцеремонно оттолкнул Шмерцкопфа и охранники внесли коменданта в машинный зал.

— Сюда! — властно показал Конноли на пульт управления. — Положите меня на стол… И можете идти.

— Доктора пришлите! — скомандовал Шмерцкопф.

— Не надо доктора, — резко произнес раненый. — Ты, мой друг, — обратился он к Штумпфу, — подвинь сюда микрофон, чтобы я мог говорить… Вот так, отлично… Сделай мне перевязку, иначе я истеку кровью раньше, чем выполню свой долг. Теперь все хорошо… Последнее средство… Слушай, Карл, ничего не бойся! В последний момент я открою тебе тайну выхода, только тебе.

Конноли протянул руку к красному рубильнику. Рука повиновалась ему… Значит, все в порядке.

Штумпф разрезал окровавленные брюки. Ноги были усеяны черными пятнами — сгустками запекшейся вокруг ран крови.

— Ничего, ничего, — говорил Штумпф. — Скоро вы будете бегать, как молодой жеребенок…

Странное чувство связывало сердца этих двух мерзавцев. Конноли, тогда еще герр Оскар Крайц, владелец пивоваренного завода и офицер СС, патрулируя одну из центральных улиц Берлина, как-то наткнулся на молодого громилу, только что зарезавшего целую семью. Его поймали в тот момент, когда он, выбросив из окна два узла с награбленным, стал спускаться сам.

Оскар Крайц обязан был расстрелять его на месте. Но у Крайца проснулись родительские чувства: у него был сын, примерно таких же лет; этого сына еще гнилое социал-демократическое правительство за точно такие же развлечения отправило в концентрационный лагерь. Когда фашисты пришли к власти, Оскар Крайц объездил все места, где мог бы быть его сын, но так и не обнаружил его.