Евгений Прошкин - Слой

— Останови на углу.

Борис с неожиданной покорностью вильнул вправо и прижался к бордюру. Мимо, сверкая мигалками, пролетела машина муниципальной милиции.

— Надо же, не за нами... — Он достал из «бардачка» пару мандаринов и протянул Косте.

— Не употребляю.

Константин дотронулся до двери, но что-то его удерживало. Не чувство благодарности и, уж конечно, не возможность исповедаться перед каким-то малахольным. Он двинул коленом — в сумке глухо звякнуло. Нож Костя так и не поточил.

— А ведь ты адекватен, — отстранение произнес Борис. — Почти нормальный человек. Я в тебе не ошибся.

Он выкинул шкурки в окно и, отряхнув ладони, взялся за руль.

— Слушай, кто ты такой? — рассвирепел Костя. — Ты кого из себя строишь? Энтомолога? Булавкой меня колоть собрался? Я тебя самого...

— Нет, — уверенно произнес Борис. — Мы с тобой поладим. Ты сейчас в загоне, а у меня — жилье, еда. Денег могу дать, немного правда. Ну, и помыться не мешало бы...

Константин смутился и опустил стекло до конца.

— Да ладно, — улыбнулся Борис. — На такой жаре через час насквозь промокаешь. Бабам, конечно, беда. Бывает, идет какая-нибудь, вся стиль-H, вся надменная, а ветром от нее дунет... Уфф!.. Вот ты, когда женщин убивал, что при этом испытывал? Что ты им говорил?

«Ну вот, понеслось, — раздраженно подумал Костя. — Еще до места не доехали, а уже вопросы. Что испытывал, что говорил?»

Ему вдруг стало так противно, как не было даже на вокзале, впрочем, возвращаться в вонючий зал ожидания все же не тянуло. Впереди нормальный ночлег, еда и ванна, и от этого Константин отказаться не мог. Придется отрабатывать.

— Прежде чем вырезать девушке сердце и надругаться над трупом, я обычно называю ее Мэрилин Монро. Или Марлен Дитрих.

— Любопытно. А почему?

— Потому что они тезки, — пояснил Костя. — Вообще, это началось давно. Когда я был маленьким...

— Стой, я сам догадаюсь, — азартно заявил Борис. — Наверно, у твоего отца над столом висели фотографии. В «Советском экране» их не печатали, значит, что-нибудь вроде «Фильмови новини».

— Кажется, да, — кивнул Константин, отворачиваясь к окну.

Было у отца фото в рамке, но не на стене, а возле пишущей машинки. Мать до свадьбы. Молодая, смеющаяся, с венком из ромашек. Где-то за городом... Костя ее почти и не помнил. Поэтому ему показалось странным, что отец заклинал его памятью матери. Какая память-то?.. Он взял со стола фотографию и держал ее у груди, как икону. Говорил, говорил, говорил... Батя мало знал о Народном Ополчении. Наверняка ему было известно лишь одно: рано или поздно их всех расстреляют. Батя жил для вечности. А Константин считал, что никакой вечности нет. Точнее, он об этом просто не думал.

Минут пять Борис рулил молча. На Октябрьской он обогнул тоннель и повернул к центру. Солнце еще не зашло, но реклама ухе горела. Чуть позже зажгли фонари. Москва стала красивой и совсем чужой.

— Расскажи про первую жертву. Или не жертву? Как ты их?..

— Первая? Да ничего особенного. Нажал на курок — человек упал. Все стреляли. Это легко, когда вместе со всеми. Не сомневаешься в своей правоте.

— А сейчас что же, сомневаешься? — заметно разочаровался Борис. — Странный ты какой-то маньяк.

Константин не ответил. Он покосился на отливающие темной медью купола Христа Спасителя и отвернулся к Кремлю.

«Убью гада», — решил он.

— Ну?! Не признал? Не призна-ал, — укоризненно молвил румяный субъект. — Бакен я. Бакен, помнишь?

— Э-э... Бакен! Е-мое! — просиял Петр. — Изменился-то!.. А я гляжу — ты или не ты?

— Ну как же! Три весны — это тебе не медком баловаться. Да-а, Кант... — вздохнул он. — Три годочка вместе. А ты и не признал.

— Темно здесь..,

— Рассказывай, Кант, — без предисловий потребовал Бакен. — Слышал я, ты еще два раза к хозяину топал.

— Чего про меня... — весело отмахнулся Петр. — Ты-то как?

— При деле.

— И хорошее дело?

— На масло хватает. На хлеб — не всегда.

Петр догадался, что это шутка, но не понял, надо ли смеяться. Чтобы занять рот, он опрокинул в него рюмку и чуть не поперхнулся пакетиком.

— Кант, Кант... — Бакен показал бармену на стакан и похлопал Петра по плечу. — Давно хотел свидеться. Про тебя столько сказок гуляет, всем верить — ума не хватит.

— А ты не верь, — многозначительно посоветовал Петр.

— По каким статьям ходил?

— Э...

Петр повертел в руке рюмку. Бармен ее мгновенно наполнил, и он снова выпил, мучительно рожая ответ. Его знания Уголовного кодекса ограничивались позорной сто семнадцатой, но это был бы не самый удачный ответ.

— Не телефонный разговор, — сказал он. — Отсядем, что ли.

Бакен заграбастал бутылку и два стакана, и они перешли к свободному столику. Петр покосился на вход — Немаляева все не было.

«Что-то серьезное, — с надеждой подумал он. — Задержаться б ему еще на полчасика. Раньше этот „бык“ не свалится».

— Ну?.. — заинтригованно молвил Бакен.

— За встречу, — предложил Петр, наливая вонючего «Джонни Уокера» до самых краев.

Бакен, мотнув головой, жахнул трехсотграммовый стаканище и, кажется, только протрезвел. Петр отпил глоток-другой и, сморщившись, отставил стакан в сторону. Он был в отчаянии.

— Мнешь ты чего-то, Кант, — с подозрением заметил приятель. — Если б я тебя по малолетке не помнил...

— Я не мну, Бакен, — признался Петр. — Я намекаю. Короче, такая тема... Есть один план... типа бизнес. Но это не бизнес, а как его... Короче, там оборонка завязана. Лавэшки так вагонами и грузят. И можно туда влезть.

— По-моему, это ты меня грузишь. Что-то я в тебе сомневаюсь, Кант,

Петр тяжело посмотрел на Бакена и поцыкал сквозь щель в зубах.

— Я не навязываюсь. Там и без тебя компания немалая. Сомневается! — оскорбленно воскликнул он. — Вацлав не сомневается. Штаб не сомневается...

— У тебя со Штабом дела? — приятно удивился Бакен. — Что ж ты сразу?.. Выпьем.

— Выпьем, — кивнул Петр. Бакен принял еще двести пятьдесят, и его взгляд прояснился, словно у космонавта.

— Хорошие «котлы», — сказал он, увидев «Картье».

— Отстают иногда. Сколько на твоих?

— Шестнадцать минут, двадцать секунд. Одиннадцатого.

— Мне бы в дальняк, — сообщил Петр. — Поддержишь?

— Да, мне тоже пора. — Бакен поднялся и, пошатнувшись, сбил ногой стул. Он все же косел, правда, гораздо медленнее, чем положено.

Бордовая дорожка привела их к туалету. Бакен задержался около умывальников, а Петр, мимоходом проверив, не запирается ли замок изнутри, проследовал дальше. Все пять кабинок были свободны. Дверцы по моде американских Сортиров висели высоко, так что между нижним краем и полом оставалось сантиметров сорок. Петр выбрал последнюю кабинку и, прикрыв дверь, встал на унитаз.