Андрей Лях - Реквием по пилоту
Ангар, арендованный «Дассо», был огромен — не меньше двух футбольных полей, в нем стояли два огромных горбатых самолета, и хищный нос первого нависал над самой Эрленовой головой, а стойка переднего шасси была выше его ростом, и, о боже, какая это была стойка! Три сочлененные между собой никелированные колонны, перевитые гидравлическими жилами в руку толщиной, украшенные тремя — тремя! — прожекторами. Эрликон вдруг вспомнил, как они вдвоем с Эдгаром да еще с киборгом-механиком без труда выкатывали на поле бедолагу НАТ-63. А здесь, кажется, залез бы с ногами в воздухозаборник. Эрлен, холодея, пошел вокруг. Темные чаши сопел глянули на него, как два черных тюльпана, сложное плетение их лепестков терялось во мраке зевов, но пилот знал, что, когда через них хлынет поток плазмы, эти провалы превратятся в две звезды, видимые и с земли, и из космоса.
Оттолкнувшись от концевого обтекателя бака, нахальным копчиком выпиравшего между сопел, он двинулся было назад, но тут же, впрочем, остановился. Левый вертикальный киль поднимался над ним, как самая высокая стена самого высокого зала; оглядывая ее широкое поле, испещренное узором головок винтов с крестообразной насечкой, Эрликон окончательно упал духом, у него мимолетно возникла и угасла безумная надежда, что они ошиблись ангаром, зашли не туда… Он любил маленькие изящные машины, ценил компактность и остроумие конструкций — дикая мощь этой горы металла действовала на него угнетающе. Но дело было не только в этом.
Бывает так, что человек, блуждая по малознакомой местности, никак не может разобрать — в нужную ли сторону идет. Дорога вроде бы та или не та? Нет… похоже… и лишь когда упрется в совершенную глухомань, где и дороги никакой нет, в сердцах завернет крепкое словцо и махнет рукой — ну ведь точно не туда шел!
Не то чтобы Эрлен захотел выругаться или с досады ударить кулаком по обшивке фюзеляжа, и не настолько уж он испугался механического чудища, предложенного Бэклерхорстом, но крейсер этот будто говорил: смотри, куда завела тебя твоя новая судьба! Да неужели бы я, думал Эрликон, сам согласился сесть в такую кабину? Ему вспомнилась поговорка: это не моя чашка чаю, — и он невольно усмехнулся: ничего себе чашечка. Бог ты мой, как легко было клясть постылую, но привычную колею, а теперь? Кромвель, Бэклерхорст, Вертипорох… Ничего не понимаю, думал Эрлен, Господи, вразуми меня.
— Джон, — проговорил он не без усилия. — Нет, что — мне на этом летать?
Кромвель, как и всегда, предпочел понять его по-своему.
— Конечно, каракатица, — отозвался он откуда-то с другого края. — Что же делать, но не грусти, Бэклерхорст говорит, она хорошая.
— Джон, я никогда не водил крейсер.
— У тебя классность EF, без проблем. Садись хоть на рефрижератор, права у всех одинаковые. Брось глупости, пойдем посмотрим, как там внутри.
Маршал появился перед Эрликоном, лучезарно улыбнулся и устремился к носовой части. Надо сказать, что после свидания с Бэклерхорстом Кромвель чрезвычайно повеселел, постоянно взирал на Эрлена не иначе как с неизъяснимой радостью и складывал верхнюю губу хоботком над нижней — эта полусумасшедшая морщинистая гримаса означала некую крайнюю степень счастья; издевательства его сделались гораздо церемонней и изысканней, Эрликон нехотя побрел за ним. Вот, думалось ему, кого не разволнует самая устрашающая техника, он-то готов поднять в воздух не то что этот «Милан», а целый авианосец, на котором двести таких «миланов», и разбить, и сжечь, и построить новые, и все это будет не важно, а важно то, чтобы все это железо служило службу и выполняло то, что он задумал. Эрлен даже затряс головой — под ваши крылья, ангелы небес, не готов я к такому, совсем не готов. Но что же делать?
Бока «Милана» густо, словно уголовник татуировками, были расписаны инструкциями на двух языках, грубо и назойливо указывавшими, как и куда крепить ракеты, бомбы, заправлять пулеметные и орудийные кассеты; никогда Эрликону не приходило в голову, что убийство человека может быть стандартом какой-то индустрии; некоторые надписи вызывали удивление:
— Джон, что значит «воздухо-воздушный индикатор»?
— Оба контура воздушные… Что? Слушай, я тебя жду!
Пренебрегая полосатой лифтовой площадкой, по приставной лесенке они поднялись к фонарю — вершине того горба, который и придавал машине столь необычный вид. Стоявший на полувзводе колпак был приоткрыт — и там неожиданно нашелся Вертипорох. Механик спал мертвым сном в кабине, развалившись в освобожденном от противоперегрузочных хламид кресле, уронив на плечо косматую голову, Эрлен пошевелил его за руку — Одихмантий заворочался, зачесался и, с трудом продирая глаза, уставился на приятелей.
— Эй, Москва, — позвал Кромвель. — Своих не узнаешь? Вылезай, дела будем делать.
Вертипорох обеими руками потер физиономию и прочистил горло кашлем:
— У, черт, а я думаю — кошмар снится.
— Восхитительно. Отправляйся вниз, неси свои книги, а мы здесь пока осмотримся. Да не сюда, дурила, направо, вот медведь сонный…
Механик перевалился через борт и канул вниз на лифте; Эрликон с маршалом остались в кабине. Тут Эрлену стало еще неуютней. Вместо привычной сводно-контрольной таблицы на него тупо уставились сразу три дисплея, усыпанные по краям индикаторами, словно торты — орехами; приборов было втрое больше, чем ему где-либо случалось видеть, и о назначении половины из них можно было только догадываться — не вмещаясь на приборной доске, они какой-то рамкой с пестрой разметкой вылезали даже на лобовое стекло, а уж ручка управления… У НАТ-63 была ручка, а у «Милана» — здоровенная драконья нога с ребрами, уступами и даже гребнистым забралом, тоже со сплошными тумблерами, кнопками и переключателями.
— Джон! — взмолился Эрликон. — Да я за этим всем просто не услежу!
— Ничего, ничего, — ответил Кромвель, внимательно озираясь. — Навигацию… это зачем?.. навигацию компьютер тебе отразит на стекло и на экран шлема, на остальное внимания не обращай, всякое там наведение и захват цели будут мигать, бог с ним…
— Экран шлема? Как это? Для чего?
— Чтобы ты головой не вертел… Какой деревянный идиот вас там учил? Истребитель заходит на цель на высоте шестьдесят метров, ты через минуту обалдеешь от тоннельного эффекта, а еще надо от ПВО уклоняться и цель высматривать. Далеко ты таким манером улетишь? До первого телеграфного столба… Ладно, шлема у нас все равно пока нет, что тут еще… Курсографа не ищи, нет его; на ручке пускачи — не спутай с триммером, непременно промахнем мимо полосы…
— А это что за ключ приклеен? Консервы открывать?
— А? Да, это гнездо кодовой кассеты, для голосового управления, тоже не понадобится, автоматика запрещена, судья нам карлойд опечатает, и правильно — будем показывать свое искусство, а не какого-то там биомозга… Хорошо. Слезаем. Вертипорох! Гони платформу!
Спустились. Кромвель приказал сесть: «Я скажу речь». Они с готовностью уселись на низкие пенопластовые ящики под крылом и приготовились слушать. Странная получилась компания — тоненький синеглазый и темноволосый Эрлен, вокруг шеи — серебряная цепочка, запавшая в ямку над острыми ключицами, кудлатый Черномор Вертипорох, смотрящий на Кромвеля с верой фанатика, и сам маршал — долговязый седой призрак, кожаная куртка с погонами, на груди белые волосы пробиваются сквозь сетчатую майку. Когда-то, подумал Эрликон, это был высоченный костлявый старикан; почему-то в эту минуту страх перед содеянным некогда Кромвелем впервые коснулся его сердца. Старикан же прошелся перед ними, будто профессор перед невесть какой аудиторией и заговорил точно по писаному:
— Не хочу вас пугать, но положение наше сложное. За восемь дней, как в сказке, мы должны подготовить к соревнованиям абсолютно необкатанную машину, причем капсула автономного жизнеобеспечения, в просторечии — «кишка Маркелова» — прибудет только накануне этапа, так что до самого последнего момента у нас не будет ни малейшего представления о том, как эта горбуха поведет себя в воздухе.
Более того. В таких условиях нам надо, я бы даже подчеркнул — мы обязаны, выиграть этап. В противном случае многие доверившиеся нам люди поплатятся головами, в первую очередь — Шелл Бэклерхорст и этот безмозглый пингвин Реншоу, который тем не менее проявил немалое сочувствие к нашим проблемам. Если мы не наберем полторы тысячи очков, их выгонят с работы, и альтернативы никакой нет.
Далее, по причинам космического свойства мы оказались в конфликте с шайкой проходимцев, именующих себя «Олимпийские музыканты». Они, видимо, постоянно будут подсылать к нам различного толка шантажистов, диверсантов и прочих злонамеренных лиц. Им мы станем выражать наше сугубое неодобрение. Эрли, ты не забыл шестизарядный в гостинице?
Эрлен распахнул куртку, продемонстрировал торчащую из-под мышки рукоять с колечком, и Кромвель продолжил:
