Елена Федина - Завещание Малого Льва

— Я старше, чем кажусь, — сказал он.

— Я тоже, — многозначительно посмотрела она, — и в любом случае гораздо старше тебя. Я много знаю о жизни и давно уже вижу всех насквозь.

— Да?

— У тебя что-то случилось, какая-нибудь любовная драма, и тебе кажется, что жизнь твоя кончилась. Но это далеко не так, мой мальчик. Жизнь длинная. Всё проходит, потом возвращается, потом опять проходит… и так без конца.

Он знал, что никогда в жизни больше эту женщину не увидит, и она никогда не узнает, кого наставляла у себя на кухне.

— Меня бросила жена, — сказал он откровенно, как было, так и сказал.

— Надо почаще бывать дома, Одиссей, — усмехнулась Цирцея, — где тебя носит?.. Не переживай, она еще вернется. Так бывает и очень часто. Сошлись-разошлись…

— Она сделала аборт, — добавил он.

— Вот это уже серьезней. Ты наркоман?

— Нет, даже не курю. Бросил.

— А я курю, — усмехнулась Цирцея, голос у нее был глубокий, с хрипотцой, усталый и проникновенный как она сама, — и пью, и бросаю мужей… Пятерых или шестерых бросила я, четверо сбежали от меня, вполне заурядное явление.

— На Земле, — сказал Леций.

— А ты разве не с Земли?

— Нет. Проездом.

— На гастролях?

— Почти.

— Вообще, в тебе есть нечто провинциальное… эти кисточки например.

— Знаю, — кивнул он, — вышли из моды.

— Еще пять лет назад.

Его подкупала ее независимость. У него не было таких женщин. До Ингерды были наложницы, которые заведомо видели в нем господина, с одной стороны хотели услужить, а с другой — получить как можно больше. Эта пресыщенная землянка ничего от него не хотела и не ждала, ей вообще было не важно, чем всё закончится, она просто украшала свою жизнь такими вот случайными встречами и готова была так же легко отпустить его, как и подобрала. Это было непривычно.

Как она выглядит, ее тоже мало волновало. Она сняла парик, умылась и сидела перед ним в халате, даже не пытаясь скрыть свой возраст и свою усталость. Лицо было удивительно «никакое», что, ко всеобщей радости, и позволяло ей перевоплощаться. Зела была обречена играть красавиц. Цирцея могла играть всё.

Он потом видел ее портреты в других комнатах, в один чуть не влюбился и после этого уже не замечал ни ее морщин, ни ее худобы, ни ее короткой прилизанной стрижки. Ее тело — это был только рабочий материал, из которого могло лепиться всё что угодно. Единственное, что его шокировало — ее прямолинейность. Она дала ему полотенце, отправила его в душ, даже не интересуясь, что он думает по этому поводу. А он думал, что просто будет плыть по течению, и будь что будет.

И было всё неплохо и даже красиво. Цирцея умела украшать свою жизнь в мелочах. И ему все-таки удалось отвлечься от своей боли и унизительной беспомощности.

— А теперь признавайся, — сказала она утром со своей обычной прямотой, — что ты за чудовище?

— Я?

— За что тебя бросили? От таких обычно не уходят. Странно… В чем твой порок?

— Да нет у меня никаких пороков, — вздохнул Леций, — я безупречен.

— А-а… — протянула она с пониманием, — это тоже большой недостаток.

Она не спросила его номер, не дала свой, не договаривалась о следующей встрече, она просто его отпустила, только сказала на прощанье грустно: «Ты не думай, что у меня такое каждый день».

— А у меня вообще такое в первый раз, — признался он.

И тут же забыл о ней, потому что рассорился с отцом, потому что вернулась Ингерда, потому что эпизод и должен оставаться эпизодом. И это было очень давно.

А теперь всё повторялось. И он вспомнил о Цирцее, и ему захотелось ее шокирующей прямоты и проницательности. Впрочем, он даже не помнил, где ее дом.

— Интересно, сколько можно таращиться в шкаф? — послышался за спиной издевательский голос Грэфа, — что там такого необычного?

— Свитер ищу, — обернулся Леций.

— У Эдгара?!

Мадам выглядела деловито и элегантно: брюки, пиджак и белая блузка. Если бы не прическа, она больше походила бы на юношу.

— Этот долговязый тип внизу — это кто?

— Он не долговязый, он вытянулся под одежду.

— Оборотень?!

— Ну да, причем твой знакомый. Дрод.

— Тьфу, — Грэф поморщился, — и за этим ты меня вызвал?

— За этим.

— Ты что, сам не мог его грохнуть?

Леций улыбнулся такому тонкому юмору.

— Мы будем с ним дружить.

— Та-ак… — Грэф прошел в комнату и сел на кровать с клетчатым пледом, — понятно. А теперь скажи, мой дорогой: а с кем мы тогда дружить не будем?

— С лаклотами.

— Которых и след простыл?

— Надеюсь, что не простыл.

— А что ты от меня хочешь?

— Хочу чтобы Оборотни имели на Земле свою центральную станцию связи, и на всех планетах — периферийные. Собственно, как у них и есть, только с помощью замученных детей. Этот варварский способ пора заменить. Причем, земная Безопасность знать нечего не должна. Как тебе такая задачка?

— Нормальная задачка, — сказал Грэф недовольно, — но с чего ты взял, что можешь решать всё один? Помнится, ты советовался, собирал Директорию…

— Ты видел хоть одного замученного ребенка? — спросил Леций.

— Подумаешь! — пожал плечом Грэф.

До него иногда не сразу доходило.

— Каждый из них чей-то сын. Представь, что маленького Льюиса…

— Молчи, — буркнул тот, — не говори даже.

— Изъять всех детей одновременно невозможно, тем более, что они скоро найдут новых. Проблема решается только так. А мне нужны Оборотни. Мне нужно их доверие и их помощь.

— Во что ты ввязываешься, хотел бы я знать?

— Мне не нравятся лаклоты, — сказал Леций, — где бы они ни были.

— А Оборотни тебе нравятся? — ухмыльнулся Грэф, — вот этот тип внизу тебе нравится?

— Ты мне тоже не нравился, — ответил Леций, — однако польза от тебя есть.

— Ну, спасибо!

— Пожалуйста. Вот что: чтобы Мегвута ни в чем не заподозрили, кроме распутства, соберемся в твоем борделе… или где он там обычно собирается?