Александр Логачев - Красный терминатор, Дорога как судьба

Санька удивленно посмотрел на него: в такой темноте ноги переломаешь. Начальник ЧК вынул фонарь. Тонкий луч высветил наклоненный бок вагона, проржавелые ступени.

Санька первым забрался в тамбур, протянул руку начальнику. Дверь с противоположной стороны была заперта.

- Взгляни сюда. Здесь лом, - сказал Судрабс.

- Всех же перебудим, нельзя так, - шепотом проворчал парнишка, пытаясь разглядеть в куче мусора хоть какой-нибудь инструмент. Луч указал на угол. Санька присел на корточки, вглядываясь туда.

А потом для Саньки исчезли и свет, и звук. Он покачнулся, клюнул носом и осел на пол, даже не застонав...

Судрабс нагнулся к нему, скользнув пальцами по теплому телу, и краешком рубашки обтер рукоять нагана. Ругаясь, он нашел в углу какой-то железный обломок и несколько раз опустил Саньке на голову. После второго удара раздался неприятный скрежещущий звук. Сунс посветил на голову паренька, еще раз выругался и отвернулся. В темноте нащупал папиросу, закурил.

Через три минуты он высветил руку Евстигнеева, брезгливо приподнял ее. Рука уже похолодела. Судрабс завалил труп обломками сидений, потом выпрыгнул наружу. Дело сделано. Эти вагоны простоят здесь до победы пролетарского дела во всем мире, поэтому тело не найдут.

Или найдут. Найдет какая-нибудь мелкая местная контра, уже сознавшаяся в каком-нибудь преступлении. У этой контры будет любимая жена, которой пообещают безопасность. Умные люди обычно сознаются.

Сунс закурил опять и, насвистывая какой-то курземский мотивчик, направился к станции.

* * *

Лишь только в Монастырск пришла новая власть, новая жизнь началась и у лучших городских домов. Так, готический особняк сахарного заводчика Шлемлера достался некоему КОМСТУДТЕНОВИСК - Коммунистической Студии Театра Нового Искусства. Студия состояла из недоучившегося студента семинарии, гимназиста, оставленного в виде исключения в шестом классе на третий год, и кладбищенского сторожа, принесшего для постановки "Гамлета" сразу пятнадцать черепов, чтобы из них выбрали подходящего Йорика. Гимназисту и студенту черепа настолько приглянулись, что вместо спектакля они просто решили организовать выставку черепов под девизом: "Осиновый кол в гробницу старого мира".

Но тут в Монастырске появилась ЧК, и театралы вылетели из особняка со всем своим немудреным реквизитом. Теперь у входа стоял часовой в кожанке, в кабинете прежнего хозяина товарищ Судрабс Сунс допрашивал контру, а в подвале скучали те, кому это еще предстояло. Огромная гостиная была превращена в караулку.

Солдаты, притащившие в ЧК Франта и Косого, предупредили часового: улов не последний. Поэтому Назарова с его добычей пропустили сразу. Дежурный чекист повел бандитов в подвал, а Назарову предложили подождать в караулке, пока товарищ Судрабс не придет. У начальника ЧК было какое-то неотложное дело на станции, и он не покончил с ним даже к трем часам ночи.

Почти половину помещения караулки занимал огромный дубовый стол. В прежнее время за ним разместились бы полсотни гостей хлебосольного купчины, но сейчас едоков было только трое. Три рядовых чекиста, сбросив кожанки на спинки дубовых стульев, хлебали щи. Один из чекистов жрал жадно, причмокивал и крошил в тарелку хлеб, а остальные двое ели медленно и над ним посмеивались, тыча пальцем. Один из них пару раз произнес слово "цука", и Назаров, которому довелось побывать на фронте в окрестностях Двинска, понял - это латыши. А своего товарища они называли время от времени "русской свиньей".

Еще одного человека, сидевшего в отдалении, едоком было нельзя назвать никоим образом. Это был худой мужчина лет пятидесяти, с тощей бороденкой. На его скуле была большая ссадина, а под глазом - синяк.

- Привет, товарищи, - обратился к вошедшим русский чекист, - щей хотите?

- Спасибо, сыт, - ответил Назаров. Выпитое в "Красном кабачке" время от времени давало о себе знать, и он скорее согласился бы выпить капустного рассола. А еще лучше - огуречного. Красноармеец, прибывший с ним, решил вести себя как Назаров и тоже отказался от угощения.

- Ну, не хотите - как хотите, тогда просто посидите, - быстро, как раешник на ярмарке, сказал собеседник.

- Что это за пойманный человек? - спросил Назаров.

- Церковная контра. Дьячок Варваринского храма. Целый вечер в колокол звонил, запрет губкома нарушал.

- Не я звонил, - сказал дьячок тихим, дребезжащим голоском - ни дать ни взять, надтреснутый колокол, - сынишка мой Костя с приятелями на колокольню забрался и...

- Заткнись, контра, это уже слышали, - бросил чекист, и дьячок замолк на полуслове, будто на него замахнулись. - Так вот и сидит у нас, голубчик, третьи сутки, а мы ждем, когда поумнеет и правду скажет: кто ему приказал подавать звуковой сигнал.

- А чего он у вас в караулке, а не в подвале? - спросил Назаров.

- Житья не давал. Стучал, орал, просил к семье отпустить. Мы его сюда и пригласили, поговорили немножко, объяснили кой-чего. Сейчас он потише стал. Мы его уже снова в подвал отправить хотели, а тут - вы пришли.

- Простите меня, товарищи, - прогнусавил дьячок, - дайте хлеба.

- Ужин для контры закончен, - чавкая, ответил чекист.

- Ну хоть крошечку...

- Крошечку - пожалуйста. - Чекист открошил от краюхи кусочек, уместившийся в щепоть и кинул дьячку. К удивлению Назарова, тот послюнявил палец, подобрал со стола, облизнул.

В это время один из чекистов-латышей уже выхлебал жижу и вгрызся зубами в кость. Она ему явно не понравилась, и чекист протянул ее пленнику:

- Ешь, поп.

Дьячок покачал головой:

- Извините товарищ, пост у меня.

Латыш удивленно взглянул на дьячка, потом посмотрел на русского товарища:

- Сергей, скажи, на каком посту стоит этот поп?

Русский не успел ответить - в разговор вступил другой латыш. Говорил он по-русски:

- Мартин, ты не понял. Они, как и католики, иногда не едят мяса.

- Надо опять дать ему по морде. И тогда, Валдис, у него сразу будет и Пасха, и Масленица, и Рождество. И он не будет обижать солдат революции. Ешь, поп!

Дьячок продолжал мотать головой:

- Извините, товарищи, мне так никак не можно. Мне по моему чину скоромиться нельзя.

- Вот что, товарищи дорогие, - сказал Назаров, - я в Красной армии служу недолго, но кажется мне, что в ваших действиях революционной законности не видно.

- А если недолго, то - молчок, зубы на крючок! - крикнул Назарову Сергей. - У себя в казарме решай, что такое революционная законность. Здесь - мы сами себе законность. Мы - Чека. - И уже обращаясь к дьячку: - А ты не упрямься, церковное отродье. А то товарищи латыши - ребята суровые. Ох, доиграешься, потом и сухие корки тебе жена жевать будет, да в рот пихать. Если, дурак, ее еще увидишь.