Джон Бойд - Опылители Эдема

Однако есть множество доказательств того, что она провокатор, а если я не протестую, то навсегда откажусь от шанса выяснить, в чем состоит ловушка. — Флексон явно зашел в тупик. — Она могла бы быть нимфо: уж слишком легко она забеременела. Это свидетельствует об амурной поспешности, алчности и стремлении утолить голод. И еще — во время чтения вашей рукописи меня не покидало ощущение, что ваш условный рефлекс разрушался знатоком этого дела, замыслившим заманить вас в ловушку. Кроме того, она лгала вам, но эта ложь не указывает ни на нимфоманию, ни на связь с полицией.

— Вы хотите внушить мне мысль, что она — лгунья?

— Нет. Я определяю ее положение по отношению к закону. Тысяча правдивых высказываний не делает человека честным, но одна-единственная ложь, оброненная среди этой тысячи, клеймит его, с момента этой лжи и навсегда, как проклятого лжеца. Вы мой клиент, и я чувствую, — каким бы иным недостатком вы ни обладали, — что вы ведете себя честно, по крайней мере, в состоянии растерянности. Следовательно, я не могу считать вас лжецом.

— Я потерял нить ваших законно-причинных рассуждений.

— Чтобы проверить ваши записки, я пошел в библиотеку и заглянул в Полное собрание поэтических произведений Фэрвезера I. Об этом четырехстрочном стихотворении с длинным названием девушка говорила правду, но вот «Жалоба приземленного звездного скитальца» оказалась на четвертой странице книги.

— Может быть, из ее книги она была вырвана?

— Она должна была знать об этом, если действительно читала так много, как вы говорите. Эта «Жалоба..» есть в любой антологии в публичной библиотеке.

Однако истекает время нашей отсрочки. Это ваш шанс, Халдейн. Если вы протестуете, а она нимфо, вам конец. Если не протестуете, а она — полицейская голубка, вам конец... Ну, кем она у нас будет, нимфо или провокатором?

Потрясенный сложностями закона и пораженный компьютерным умом Флексона, он сказал:

— Мужчина не может взять на себя принятие подобного решения, если речь идет о женщине, которую он любит… Вы мой адвокат, советник. Метните вашу монету!

— Лично меня прельщает шанс заглянуть в заключение присяжных. — Флексон поднялся на ноги. — Протестую, ваша честь, на том основании, что обвинение не предъявлено.

— Протест поддержан.

— Ваша честь, — сказал Франц, — отзовет ли защита протест, если заключение присяжных будет предъявлено?

— Что вы скажете, защита?

— Защита отзовет.

Внимательно наблюдавший Халдейн увидел свет улыбки на лице отца Келли XXXX, который сидел прямо позади Франца. Почти рефлекторно священник повернул лицо, и Халдейн понял: отец Келли XXXX готовится предстать перед телевизионными камерами. Этот жар кротости в его глазах говорил Халдейну, что Хиликс не была нимфоманьяком.

— Съемка разрешается. Суд удаляется на перерыв на тридцать минут, чтобы дать возможность защите ознакомиться с заключением присяжных.

— Что-то говорит мне, — сказал Флексон, — что я не сделал ошибки. Никогда не вредно немного наклониться вперед, принимая груз обвинений… Тем не менее мне следовало бы знать, что вы были в состоянии распознать нимфо.

Он встал и ушел в судейский кабинет, и дежурные чиновники сразу же шагнули вперед, чтобы встать по бокам возле Халдейна.

Трудно было поверить, что она, при всех ее ресурсах ума и привлекательности, могла быть тайным агентом полиции. Он чувствовал себя больным от одной этой мысли.

Но он мог исповедовать собственные эмоции. Опыт и логика должны были уже научить его, что кто угодно мог быть кем угодно. Вот Флексон был адвокатом.

Он сосредоточил внимание на прыгающей по кругу стрелке часов, находившихся на стене справа от судейского возвышения, и следил, как она заполняет время размеренно отпускаемыми секундами. Наконец он услышал позади себя шарканье ног возвращающихся зрителей, а из кабинета вышли Франц, Флексон и судья Малак. Деревянной походкой Флексон подошел к столу, и дежурные отступили. У него были остекленелые глаза. Он занял свое место рядом с Халдейном, когда дежурные чиновники зашагали назад, а Малак сделал судебному приставу знак подняться на возвышение.

— Она была голубкой, — сказал Халдейн, — а я влип.

Флексон не смотрел на Халдейна. Он говорил сам с собой.

— Я голубок, — говорил он, — и мы влипли. Мое пятое судоговорение… Большинству адвокатов он даже не снился. Старине Флексону он выпал на пятом судоговорении. На моем пятом… на моем пятом… на МОЕМ ПЯТОМ!

Халдейн потряс его за плечо. Флексон был в шоке.

Его внимание отвлек от адвоката судебный пристав, завершавший свое «слушайте-е», —..для слушания судоговорения по делу Халдейна IV, М-5, 138 270, 3/10/46 против Всемирного Государства, обвиняемого в уклонизме.

Халдейн больше не обвинялся только в преступлении против человечества; он обвинялся в преступлении против государства.

Над телевизионными камерами замерцали красные лампочки, и Халдейн по опыту знал, что произойдет за пределами зала суда. Хриплые, дружески фамильярные споры в тавернах прекратятся. Разговоры и звон серебра по фарфору в общественных ресторанах умолкнут. Домохозяйки радостно прильнут к экранам, на которых прервутся их телевизионные сериалы.

Так же как пять веков назад собирались толпы У подножья Тайбернского холма, соберутся они и сейчас, но соберутся не для лицезрения нехитрого чародейства спрятавшегося под капюшоном человека, который раскрывает петлю для невинно приговоренного к смертной казни через повешение. Они будут трепетать от растягиваемого ужаса искусно продлеваемой агонии чувств предаваемого смертной казни через жизнь.

Судебный пристав называл по списку присяжных, и теперь Халдейн точно знал, что откликавшиеся на вызов люди были не оценщиками особенностей его личности, а его палачами.

Немного раньше, когда он еще умственно соответствовал своему назначению, Флексон предположил, что Хиликс была «правдива», говоря, что стихотворение состояло всего из четырех строк. Халдейн следил за наступлением третьего ледникового периода в его мозгу, и как только услыхал похрустывание льда, он с интуитивной определенностью осознал, что эти четыре строки и были тем, что целиком представляли собой «Откровения с наивысшего места, с исправлениями». Остальные Хиликс присочинила, сидя напротив него за столом в Пойнт-Сю.

Она вживила эти строки, зная, что встретится с ним снова и воспользуется зароненными сомнениями, чтобы разрушить его преданность государству. Когда полиция его уводила, триумф и ликование в ее глазах были вызваны к жизни не экстазом разделяемого с любимым мученичества, а удовольствием от успешного выполнения ее гнусного плана.