Кеннет Балмер - Солнца Скорпиона

Когда я заметил ему это, он ответил мне ледяным тоном:

— Вы теперь перемещаетесь в такие круги, которые несколько удалены от столь привычных для вас трущоб.

Мне понравилось это слово даже когда он его употребил, но период, когда мне хотелось поиздеваться над этим Тару за его напыщенные аристократические манеры, уже прошел. Если все вэллийские вельможи таковы, то время меня ждет или страшно скучное, или головокружительно волнующее — в зависимости от того, сколь многое я буду готов от них стерпеть.

— Я ков Вэллии, — продолжал Тару, — равно как и ты, к моему несчастью, и нам требуется вести определенный образ жизни. О чем-нибудь меньшем чем этот дворец и думать нечего. Он и так-то едва-едва подходит, как я недвусмысленно и сказал Гликасу.

— Гликасу?

Мы, рабы Магдага, плохо знали людей из высшего общества.

— Самая сильная фигура в Магдаге, человек, пользующийся благосклонным вниманием самого короля. Мы сняли этот дворец у него…

Если он и собирался чего-либо сказать на тему, что мне следует вести себя поосторожнее, дабы ненароком не повредить мебель, то передумал.

Воманус со вздохом облегчения снял свою куртку из желто-коричневой кожи и остался в белой шелковой рубахе и штанах, заправленных в высокие черные сапоги. Однако сверхдлинные рукава этой рубахи были отделаны на обшлагах пышными гофрированными манжетами, которые он любил гонять туда-сюда по своим мускулистым загорелым рукам, жестикулируя во время разговора.

— Дворец вполне хорош, Тару, — сказал он.

Тару прожег его взглядом, но оставил эту тему.

Всем нам не терпелось вернуться в Вэллию и вскоре поступили известия о том, что был получен сигнал о приближении вэллийского корабля. Полагаю, к этому приложили руку тодалфемы Ахрама.

Мы коротали дни, гуляя по городу, навещая по вечерам винные лавки и таверны, где глазели на танцовщиц, и прочие общедоступные развлечения. Танцовщицы были рабынями. И танцевали они одетые в браслеты, бусы и крайне мало чего еще. Они совсем не походили на девушек, весело плясавших для нас среди поставленных в круги фургонов моих кланнеров.

Я снова очутился среди процветающего рабства, где зверствовали охранники полулюди-полуживотные, и мне это не нравилось.

Я почти не пользовался покоями, отведенными мне в арендованном у Гликаса дворце. Когда меня, потерявшего сознание, придумав правдоподобное объяснение перенесли на борт «Государыни Гарлеса», Тару, со своей привычной суровой властностью, живо убедил магдагского капитана позаботиться о нашем багаже. Принадлежавшие Тару окованные железом сундуки стояли в его покоях. Так что поэтому, если не считать обманувшей магдагцев одежды, я имел все увезенное с собой из Санурказза — шелка, меха, драгоценности, монеты и оружие, а также мой собственный длинный меч и подаренную Майфуй кольчугу. Я ясно видел, какую опасность они представляют. Они были пропитаны традициями Зара. Если их обнаружат, мне будет трудно отвертеться.

Поэтому эти те сундуки из ленковых досок в три пальца толщиной, окованных медью, я спрятал под кроватью. А потом потрудился рассказать гостеприимным магдагцам, как я приобрел меч и кольчугу в качестве сувениров на память о приятном посещении их города. Когда же они заметили, что эта кольчуга, безусловно, санурказзской работы, я заставил себя рассмеяться и ответил:

— Так значит, это несомненно добыча с приза, захваченного к вящей славе Гродно.

Такое поклонники бога зеленого солнца выслушали с удовольствием.

Прошу заметить, возможность снова прогуляться с длинной рапирой на боку меня весьма воодушевляла.

Гликас оказался смуглолицым человеком на пороге среднего возраста. По крегенским меркам это означало, что ему должно быть перевалило за сотню. Его модно подстриженные волосы оставались по-прежнему черными и кудрявыми, а руки с унизанными перстнями пальцами — белыми. Однако он отнюдь не относился к фатам. Рукоять его меча была простой, сделанной из кости; лично я не потерпел бы этого, но знал, что на внутреннем море такому отдавали предпочтение. Этот невысокий коренастый человек отличался характером, стяжавшим ему дурную славу. Он был по-настоящему опасным человеком.

А его сестра, принцесса Сушинг — плюс два десятка других претенциозных имен, обозначающих её высокое положение, широкие акры её поместий и тысячи принадлежавших ей рабов — была прелестной, гибкой темноволосой женщиной. Ее глаза пытались пожирать меня любовными взорами с той минуты, как мы встретились. Я невольно сравнивал её и безыскусную веселую простоту Майфуй и мне пришлось признать животную энергию этой женщины, её горящий взгляд, силой страсти, с которой она брала все, что хотела. Все её почетные аристократические титулы забавляли меня своей напыщенностью. Я заново ощутил, как непринужденно носила моя Делия все унаследованные ею пышные звания, как искусно и как уверенно, с какой обходительностью и спокойной степенностью — пронизанной её собственной волшебной иронией — она вписывалась в роль принцессы-магны Вэллии.

Принцесса Сушинг положила на меня глаз. Я сознавал это и заранее раздражался, предчувствуя осложнения, которые неизбежно должны были возникнуть. Воманус откровенно завидовал такому, как он это называл, моему везению. Тару смотрел на это несколько мрачнее, но сдерживал собственное негодование и раздражение.

Однажды, когда мы стояли на крепостном валу третьего уровня, который выходил на один из портов, расположенных ниже нашего дворца, я обмолвился, что жду не дождусь возвращения домой.

— Но, мой ков Дельфонд, что такого может предложить ваша драгоценная Вэллия, чего вы не могли бы найти здесь, в Священном Магдаге? Причем и в большем количестве, и лучшего качества?

Я вздрогнул. Надо было как-то скрыть обмолвку.

— Я тоскую по дому. Сушинг. Ты ведь наверняка это понимаешь?

— Я и на единый мур не выезжала за пределы земель Магдага! — ответила она с неуместной гордостью.

Я дал какой-то пустой ответ. Меня всегда потрясает, когда люди хвалятся подобным шовинизмом.

— Так или иначе, принцесса, — произнес я, и, даже говоря это, понял, как был неосторожен, — я намерен как можно скорее вернуться домой.

Меня тошнило от этой женщины.

Я подумал о других женщинах. Одеть бы эту принцессу в скудный наряд вроде серой набедренной повязки рабыни, да внушить ей, что единственный верный путь к спокойной жизни — это смирение, и из нее, пожалуй, выйдет толк. У рабов нет никаких шансов достичь чего-то, что выходит за рамки их положения. Раб может вырваться за них только физически — путем бегства или смерти. И усваиваемое рабом смирение разъедает и разлагает личность, но этой девушке оно могло бы пойти на пользу, знай она, что ей надо учиться на этом горьком опыте.