Вадим Бабенко - Семмант

Я говорил Кристине – ты слишком умна для шлюхи. Да, – отвечала она, – я знаю, ну и что? Она вообще не стыдилась говорить правду – врала лишь слишком назойливым ухажерам, со всеми же остальными была брутально честна. Тело ее, гибкое и стройное, не умело жить наполовину – оно было юно, требовательно, ненасытно. Ремесло дорогостоящей путы не смущало ее ничуть. Смутить Кристину могло лишь только посягательство на ее свободу.

Она не раз начинала учиться – языкам, бизнесу, чему-то еще – но вскоре бросала, ее душа принимала лишь одну науку. Так случается, когда знаешь, в чем твой главный талант – непросто заставить себя тратить силы на остальное. Впрочем, Кристина была любознательна на редкость. Как-то я принес ей книгу, она принялась читать все подряд. Я принес стихи – она увлеклась стихами. Я рассказал ей про Модильяни, про Джексона Поллака и Аршиля Горки – она слушала, замерев, и плакала навзрыд. Она спросила меня однажды, кто такой Фрэйд, и я сказал ей – человек-комплекс. Спросила, из чего состоят черные дыры, я объяснил – из потерянных денег. Ха-ха-ха, – мы посмеялись вместе, понимая, что это шутка. Спросила, что такое нефритовый стержень, и я сказал ей – мужской член. Я так и думала, кивнула Кристина. Мы вообще очень хорошо понимали друг друга.

С ней я узнал все до конца про любовь, которая продается. Про то, что можно продать и купить – и про то, что нельзя, невозможно. Акции, золото, тела, вздохи… Все, на самом деле, перемешано в кучу. И везде ждет подвох, но ведь иногда забредаешь туда, где нет подвоха!

Я смотрел на нее и слышал колокол мудрейшего Скандапураны, тот самый звук, вобравший в себя все звуки. Смотрел и видел: она как будто вобрала в себя все женские черты на свете – в ней и Паола, и велосипедистка Стелла, и другие, имен которых я не помнил, и еще другие, которых, в воображении, я пока знал лишь по именам. Больше же всего меня ошеломила та самая полуулыбка Лидии Алварес Алварес, не сходившая с губ Кристины в момент близости. Это был знак, которым не пренебречь.

Если я буду твоим ангелом, устроит ли тебя размах моих крыльев? – спросила меня Кристина, и я не знал, что ответить. Я стал размышлять над этим и понял, что больше к ней не пойду. И действительно не пошел – ни к ней, ни к кому-то еще. Я почувствовал, что она будто очертила для меня горизонт событий – границы той вселенной, из-за пределов которой не может прийти ни одного сигнала. И дома разврата утеряли для меня смысл.

Пресловутый призрак был почти у меня в руках, но я увидел свой предел, дальше которого не шагнуть. Мне было мало слышать шуршание его одежд, чувствовать на лице дуновение от их взмахов. Я хотел большего – как всякий создатель. Хотел захватить его в свою власть, разобрать, как игрушку, узнать, что у него внутри. С жадностью естествоиспытателя я хотел владеть им – и не мог. Он был везде, принадлежал всем. Как нимфоманка Диана – все равно, из Манчестера или с холста Коро. И что с того, что Диана не брала денег?

При этом, мою картину мира будто вновь поместили в фокус. Контур ее стал отчетлив и резок. Я сделал все, что мог, и остался почти ни с чем, но чувствовал: за это «почти» можно уцепиться. Главное же – я опять дышал полной грудью. Придуманного плена стало меньше – на немалую часть.

Лидия, думал я, Лидия… Вот кем, если стараться, можно владеть безраздельно. Теперь мне было ясно, чего я хотел от нее с самого начала. Или – что, смутив дух, прошелестело крыльями в каминной Анны де Вега. Или – какой свободы желает женщина на самом деле. Она в полуулыбке – для тех, кто вовлечен в неутомимый поиск – и я разгадал, почему Лидия порвала со мной так сразу. Я даже придумал, как ее вернуть, что дать ей – такое, от чего она не отмахнется…

Следовало лишь признать: в душе она всегда была настоящей шлюхой. У нее просто не сложилось ей стать. На это можно делать ставку – мне не привыкать к смелым ставкам, да и, к тому же, у меня перед глазами совершенство из совершенств. Как насчет этого для зацепки?

Апатия улетучилась без следа, я теперь знал, что делать. Кристина Мария Флорес стала моей музой, превратившись в Адель.

И еще я понял: общая сущность – ее никогда и ни с кем не будет.

Глава 18

Мой новый план был небезупречен, но, при этом, обречен на успех. Он содержал в себе главное, что ведет к успеху – идею, у нее даже было имя. Еще я знал: чтобы вернуть Лидию, я должен сделать что-то красиво. И моя идея – она была красива, да.

Оттолкнувшись от имени, я стал двигаться дальше. Мне помогала его ткань, трепетная поэтика его звуков. Я придумывал девушку, которой не было никогда, создавал на бумаге лучшую куртизанку в мире. Или – пусть не лучшую, но близкую мне по духу. Близкую Лидии и Малышке Соне, двойняшкам из Сибири и циркачке с большим сердцем. Наижеланнейшую – такую, перед которой нельзя устоять. Она была высока ростом, белокура и зеленоглаза. У нее были изящные ноги. Ее звали Адель.

Конечно, все началось с Кристины, она подвигла и вдохновила, но – я хотел отойти подальше от прототипа. Было ясно: использовав ее одну, я получу лишь бледную тень. Непосредственный слепок с живого выйдет в этом случае скучен, сух. Нет, Кристина могла служить лишь началом, отправной точкой, а затем – очень многое следовало придумать самому. Где-то там, у отправной точки, были и Росио, Берта, Мелони… Лидия тоже была где-то рядом. Но не ближе остальных.

Адель, идеал гетеры, стала квинтэссенцией моих опытов. Отражением моих удач – в зеркале, скрывающем недостатки. Я говорил себе, что делаю это только чтобы вернуть потерянное. Говорил и лукавил – на самом деле, мне просто нужно было ее придумать. Зафиксировать все, что я открыл для себя за последнее время. Не вернуть, а сохранить – то, что я, казалось, приобрел. Хоть в этом мне не хотелось признаваться.

В любом случае, цель была ясна и понятна. Гелиевой ручкой на белоснежном листе я писал о девушке с белоснежной кожей. С бархатной кожей, неподвластной испанскому солнцу. С густыми ресницами и волосами из шелка.

Я планировал издалека, чуть ли не от дальних предков – вычерчивал генеалогические схемы, смешивал национальности и сословия. Все имело значение – семья, фамилия, статус. Потом понял, что прошлого довольно, и одним скачком перешел к ней самой, к Адели. Важно было определиться с местом – местом рождения, появления на свет той, что на самом деле рождалась в тишине моей мадридской квартиры. Перед глазами представал весь мир – и весь почти оказывался никчемен. Я хотел нездешнего, необычного, но был ограничен в выборе типажей. Перебирал в задумчивости: норвежки, голландки, финки. Даже, может, ирландки с россыпью веснушек… Все они были хороши по-своему, но не годились, не попадали в образ. Не отождествлялись ни с Лидией, ни с Кристиной, что-то мешало, выхолащивая основное.